Образ Жизни
После допросов чувствуешь себя отвратительно. Нет, бьют и пытают только первые три-четыре дня, и если не сломался, дальше идёт сплошной интеллигентный пресс. Но даже спокойный допрос очень неприятен. Выворачивать свою душу наизнанку перед незнакомым и малосимпатичным человеком, копаться в своей памяти, вспоминать малейшие детали, которые якобы смогут сыграть роль оправдательных материалов на суде, при том что тебе заранее известно, что суд пройдёт с обвинительным уклоном, и в любом случае тебе намотают срок. Переливание из пустого в порожнее. Очень утомительно.
Меня вели с допроса в камеру. Я вспоминал прожитый день…
…В три часа ночи вертухай звенькнул ключами в дверь и выдал информацию скороговоркой: «Николаев, через час, слегка». Это значило, что через час мне надо быть готовым к выходу из камеры для перемещения по централу. Если же говорят «по сезону», то это означает путешествие за пределы тюрьмы, например – на суд.
Каждый мой выход из хаты обставлялся также строго, как выход в открытый космос или декомпрессия в барокамере. В четыре меня вывели, обшмонали, сравнили с фотографией на личной карточке, задали контрольные вопросы (фамилия, статья, адрес, год рождения, группа крови), ещё раз обшмонали и вывели через спящий и тихий второй корпус на третий, а оттуда, забирая по дороге очередных конвоируемых каторжан, на первый корпус. Затем нас всех снова обыскали, пересчитали, провели перекличку, дали по башне тем, кто попытался закурить, и отвели на «Кошкин Дом», где, снова обыскав, закрыли в бетонном ящике «сборки» с маленьким окошком и полным отсутствием света. Мы, человек двадцать, стояли в темноте и ждали.
Ждали: очной ставки, встречи с адвокатом, допроса, ознакомления с делом и прочих процессуальных прибамбасов (ППП). Скоро бокс приблизительно до пояса наполнился сигаретным дымом так, что в нём можно было плавать. К десяти часам вывели на ознакомление с делом семь человек из татарской преступной группировки, и в «сборке» сразу похолодало. К двенадцати часам забрали ещё трёх человек на очную ставку. К часу дня выкрикнули мою фамилию. Я вышел из бокса, назвал свои ФИО, статью, фамилию судьи. Меня опять обыскали, и отвели на допрос. Допрос, как я уже отметил, – это очень утомительное переливание из пустого в порожнее…
После допроса меня обшмонали и вернули на «сборку», где, сидя на кортах, раскумаривалась татарская преступная группировка. Около семи вечера, после очередного обыска, переклички, сверки с личными карточками, меня повели домой. Я уже почти сутки не спал, с трёх часов ночи ничего не ел, я раскумарился с братьями-татарами и очень устал…
На четвёртом корпусе, где была моя хата, меня опять обшмонали и потребовали устную автобиографию. «Да что за день такой, сколько можно? – думал я, находясь уже в некотором мистическом ужасе от внимания к своей персоне. – Слава Всевышнему: вот и моя хата. О, как я счастлив видеть эти цифры! Да, 218. Да, закройте меня поскорее, там рожи уголовные, такие родные!»
Но чей-то глаз смотрел на меня очень пристально, поэтому вместо хаты меня закрыли в корпусном «стакане», маленьком таком шкафчике с маленькой скамеечкой, и пошли искать продольного вертухая, у которого были ключи от моей камеры. Минут через сорок его нашли, но он был пьян. Когда продольный вертухай пришёл за мной и начал открывать дверь «стакана», что-то дзвенькнуло и в замочной скважине сломался ключ.
Услышав стальной «дзвеньк», я изнемождённо сел на лавку, закурил последнюю сигарету и, пока никто не видит, пустил слезу. Я спросил у Кого-то: «Ну почему я?» Я докурил и вдруг почувствовал себя очень хорошо, осознав, что впервые за последние несколько месяцев оказался абсолютно один. От этого-то и стало хорошо. Человек должен время от времени оставаться один. Одиночество и теснота – образ жизни. Никто не отвлекал, мысли текли спокойно и гладко, было тихо-тихо. Только где-то в далеке продола пьяный вертухай орал на слесарей из хозобслуги.
В камеру я вернулся около часа ночи.

НГ
Выходные и праздничные дни в тюрьме не любят. В эти дни не хлопают кормушки, через которые среднестатистический з/к общается с внешним миром (ну, конечно, в смысле – легально общается). Добродушные тётки в камуфляже, похожие на сельских учительниц, не разносят почту; не подзывают к «кормяку» за «объебоном» и приговором мусора из спецчасти; вертухаи не выкрикивают «слегка», выводя на допросы и свиданки. Не возят на суды, не водят к врачу, пустуют прогулочные дворики... Вся привычная тюремная жизнь, так называемая «движуха», замирает. Наступает пауза, томительная и очень неприятная, с привкусом какой-то ржавчины. Замирает отлаженный механизм общения и имитации бурной, жизненно необходимой деятельности, которой зеки замещают отсутствие реальной жизни, и обнажается вся бессмысленность и искусственность этого механизма. Небольшая ржавая пауза – суббота и воскресенье – всегда полны ссор между сокамерниками. Но, к счастью, коррозийный уик-энд проходит относительно быстро.
Гораздо хуже дело обстоит с «общенародными праздниками». По привычке арестант отмеряет время ещё по вольным лекалам «от праздника до рождества», поэтому праздников ждут с нетерпением, а когда они приходят, наступает дикое разочарование и опять всё тот же запах ржавчины в воздухе.
Новый Год – самый ненавистный праздник. Он навязчиво как бы напоминает о том, о чём не хочется думать: о ещё одном годе, проведённом в неволе. Поэтому в тюрьме поздравления с наступающим НГ и с НГ наступившим звучат как лёгкое издевательство, с налётом чёрного юморка. К тому же, новогодние праздники ужасно длинные, и кормушки не клацают очень долго.
Свой тюремный НГ я встретил спокойно. Ровно в полночь мы пустили по кругу банку с чифирём, закусывая солёной рыбой (кто пьёт чифир со сладким, тот ничего в этой отраве не понимает). Потом наступила скукотища. Ни разговаривать, ни читать, ни курить мне почему-то не хотелось.
Вдруг за тормозами послышался звон колокольчиков, ржание и крики нетрезвых глоток. Заглянув в шнифт, я увидел на продоле, как тройка гнедых баландёров, увешанная колокольчиками, таскала за собой тележку, на которой обычно развозят по хатам еду. На тележке сидели два вертухая и, по купечески развалясь, правили вожжами из простыней. Вертухаи орали пьяный блатняк, а баландёры периодически ржали по-лошадиному, вскидывая голову и тряся гривой.
«Каждому – своё», – подумал я, и лёг спать.

Тюремный транслэйт
После Нового Года я неслыханно разбогател. Я умудрился затянуть в хату телевизор. Мой земляк уходил на волю из хаты, в которой не нашёл взаимопонимания с обществом. Он предпочёл отдать свой телек мне, человеку, которого никогда не видел, и с которым он только переписывался по тюремным «дорогам».
Подарок был поистине царским, если не принимать во внимание тот факт, что телевизор работал как радио наоборот. То есть он только показывал изображение, но звука у него не было. В этом раскладе имелись свои плюсы. Например, я, со своим изголодавшимся либидо, смог наконец смотреть обожаемое тюремными жителями «МузТВ», не травмируя своих эстетических чувств. Выпуски новостей удавалось посмотреть с бегущей строкой, а если таковая отсутствовала, то я читал текст по губам диктора. Кстати, это очень утончённое и эротичное занятие, как-нибудь попробуйте сами. Да здравствует сурдоперевод всех программ телевещания на всех каналах! Сплошной либерализм и политкорректность…
Телевизор без звука воспринимался несколько сюрреалистично, но зато замечательно развивал фантазию, порождая среди населения нашей хаты толерантное отношение к глухонемым. Хит Бутырского Централа – клип группы «Мумий Тролль» на песню «Медведица», без звука воспринимался намного интереснее, чем со звуком. Политические деятели без звукового фона выглядели гораздо естественнее в своём жлобстве и уродстве. Престарелые примадонны сцены и кино вызывали искреннее беспокойство за их здоровье.
Художественные фильмы в нашем глухонемом телевизоре можно было оценивать не по работе режиссёра или сценариста, а исключительно по игре артистов: сразу замечалась халтура и недоработки в актёрском мастерстве. Давний тезис о том, что немое кино несравненно выше современного, со всеми его стереоэффектами, был подтверждён на практике. Видимо, отсутствие у человека одного из органов чувств, обостряет мозговую деятельность. Даже находившиеся на невысокой ступени развития зеки не отрывались от кинофильмов без звука.
В процессе очередного немого просмотра мне открылся богатый внутренний мир одного из моих сокамерников. Показывали до ужаса урезанный цензурой «Бойцовский Клуб». Вот тут-то и выяснилось, что Серёга по кличке «Баклан» знает произведение Чака Паланика практически наизусть. Он начал «озвучивать» и настолько разошёлся в своём переводе любимого фильма, что впал в какой-то транс и даже стал неосознанно модулировать голосом эмоции актёров. Затем Серёга освоился, вошёл во вкус, и выдал нам «перевод по ролям». Действие фильма перенеслось куда-то в Ростов и Краснодар, где Серёга жил до посадки, и где его ждали пацаны с южнорусским акцентом. Такого произношения, таких междометий для связки слов, однозначно, не могло быть в мегаполисах США, где «Баклан» никогда не был, и где он вряд ли стремился побывать.
«Бакланский Клуб» оказался ничем не хуже «Бойцовского Клуба», и даже драматизма в нём было, наверное, поболее. Вопреки прилепившейся кличке, Серёга был идейным хулиганом, а не обычным гопником из подворотни. Свой арест и предстоящий срок он явно воспринимал как часть операции «Разгром». Серёга был побрит как «обезьяна-космонавт». Впрочем, так были побриты и все мы.
Через пару дней мы смотрели фильм «С широко раскрытыми глазами», с титрами и без «бакланского» перевода. После бурной дискуссии мы пришли к выводу, что фильм – говно, так как ни в Ростове, ни в Краснодаре такого случиться не могло.

Attacca fortissimo
Сёма «Авербух» заехал в хату с бело-голубым полотенцем на плечах, длинными пейсами и маленькой чёрной шапочкой на проплешенной голове. По его словам, взяли его прямо возле синагоги, проведя «чумовую спецоперацию со стрельбой и собаками». Выговорить его настоящую фамилию почти никто в хате не мог, и поэтому как только его не называли: и Кельвинкляин, и Шлюпенбах, и Эйнштейн. Мало-помалу за ним закрепилась фамилия Авербух.
Некоторые исследователи утверждают, что 100% населения планеты Земля страдает психическими расстройствами. Авербух явно выделялся на этом фоне немощных землян экзотичностью и размахом своего заболевания: он страдал музыкальной шизофренией в законченной стадии. Каждое его утро начиналось с небольшой распевки: «Ах, зухен вей, к чему всё это горе / Ах, зухен вей, всемирная тоска / Но мне не жить в томительной разлуке / РевОльвером, махаю у виска». Потом он плавно переходил к классике и исполнял арию Мистера Х из одноимённой оперетты «Принцесса цирка» (так он объявлял нам – невольным слушателям) или что-нибудь из «Летучей Мыши». Дальше следовали: «Кармен», «Аида», «Фигаро» и «Евгений Онегин» («я люблю Вас, Ольга-а-а…»). Затем шёл дворовой шансон 70-х годов и закос под блатняк: «Ведут меня лягавые мимо кабака / Стоит моя халявая, ручки под бока: / Сиди ты мой голубчик, сиди и не горюй, / А вместо передачки сосать ты будешь хуй». Следом, без какой-либо паузы, Сёма делал неожиданный и резкий переход к белогвардейской тематике. Всевозможные корнеты Оболенские и поручики Ржевские в его исполнении пели с несмываемым акцентом восточно-европейского еврейства и при этом умудрялись акать, как косящие под коренных москвичей жители Луганска. Но его коронные номера начинались под вечер. Стирая в тазике у тормозов свои манатки, он выдавал все перлы из многосерийного фильма про мушкетёров короля и Д’Артаньана. Бургундия, Нормандия, Прованс и Шампань в очередной раз не шли ни в какое сравнение с Гасконью, Париж вновь узнавал Де Тревиля, а Арамис пел песню на слова Франсуа Виёна. Не пропустив ни одного музыкального номера, он перемежал их высказываниями героев этого незамысловатого сериала: «Pourquoi pas, pourquoi pas - почему бы нет…»; «Я дерусь, потому что я дерусь!»; «Есть в графском парке чёрный пруд, там лилии цветут…»; «Мадлен, чёрт побери!»; «Кардинал был влюблён в госпожу Д’Эгильон…»; «Вторая часть марлезонского балета!» и т. д… «Опять скрепит потёртое седло, и ветер холодит былую рану», – без тени смущения пел он стрёмную по тюремным меркам песню, забираясь на свой шконарь. И, перед сном, завывая: «Констанция, Констанция…» – он даже сам умилялся собственному творчеству. Скоро его увезли «на Серпы», признали невменяемым и отправили в подмосковный санаторий усиленного режима содержания.
Он был безобидный чудак. Таких мало.

Я посидел, подумал, повспоминал, с какого же момента начался романтизм, но к точному определению так и не пришел, поэтому придется писать подробно. А начну я пожалуй, с того момента, когда судья, своим решением, все таки лишил человека свободы и ему вот вот надо ехать на централ…

Вспоминая себя, могу сказать, что впечатления просто пиздец! Причем ехал я один, не в большом автозаке, а в батоне. Так что мне никто не мог подсказать что будет, никто не мог поддержать…. Трудно было и страшно. Я реально понимал, что вся жизнь насмарку, ээххх, как же потом, да и до сих пор, я с этого смеялся и смеюсь. Самая основная мысль у меня была наложить на себя руки, причем, не доезжая до тюрьмы, я разрабатывал способы, но так и не успел, да и откровенно возможности не было. Но самое страшное было, даже не сломанная жизнь и не печать на всю жизнь, и даже не встреча с уголовниками, а полная неизвестность и животный ужас по этому поводу, честно скажу, прыгая, до этого, с парашютом мне не так страшно было…

Наконец то добрались, бля, да лучше бы мы ехали еще час или день, или год, только бы оттянуть этот момент - думалось мне. Бесчисленные ворота, КПП, и вот, свершилось, «На выход!», сказал мне мент. Тюрьма, тюрьма, как много в этом всего, но я увидел всего лишь обшарпанное здание маленькую дверь и несколько припаркованных автозаков. Внутри куча решеток, причем, что мне бросилось в глаза, по эту сторону решеток, менты в обычной синей форме, а по ту, уже в камуфляже. Потом то стало понятно, но первое впечатление было вроде бы нормальным, никто ничего страшного мне не делает. Таким было мое первое видение тюрьмы изнутри. Но романтики здесь еще нет, а появляется она после прохождения решеток… А после их прохождения меня отвели в пустую сборку, кстати, сборка это такая камера, где собирают народ, перед тем как везти его куда-нибудь или же наоборот, перед тем, как раскидывать по хатам. Ментам просто неудобно возиться с каждым по одиночке, по этому набирают пачку людей в сборке и потом уже врачи . баня и.т.п. Я этого всего не знал тогда, поэтому, когда я оказался в пустой сборке, я подумал что тут и буду сидеть. Единственный вопрос, который меня интересовал, где я буду спать, шконок то на сборках нет… Зато вот там, оставшись один, я начал проникаться духом тюрьмы, оглядевшись по стенам, я увидел множество надписей, оставленных как мужчинами, так и женщинами, как послания друг другу. Среди них были и настоящие шедевры, которые восхитили и поразили меня, правда, вряд ли я смогу их повторить. А в целом, было что то такое: «Витек игровой, удачи и фарта тебе по жизни!!! Твоя Анжелка!!!» или «04, сыктывкар, Могила, братуха, Осетин, скорейшего тебе освобождения, всем фарта!!!», и в таком духе бы

ю спик инглиш?
Это было в начале декабря в хате-маломестке на спецу Бутырского централа города Москвы, РФ. Стекол в хате не было, и температура была уличной и довольно таки минусовой. Днем спать было теплее, поэтому ночью мы изнывали от скуки. Четыре человека рассказавших друг-другу все анекдоты, без книг, газет, Интернета и телевидения начали дичать. Вообще-то процесс одичания очень скоротечен и часто необратим, но сейчас не об этом.
Когда я не смог умножить 7 на 9, стало понятно, что нужен способ бороться со скукой и отупением.
Взяв двойной листок в клетку, я за полчаса нарисовал «монопольку», - игру для маленьких американских детишек, развивающую бизнес-таланты. Из хлебного мякиша сделал два зарика (кубика) для выброса счета и предъявил обществу. Игра была принята на ура, и целую ночь мы рубились в нее, покупая и прогорая в хлам.
На утро было принято решение апгрейта «монопольки» в Монополию с большой буквы. Это заняло почти четыре дня и ночи по Бутырскому календарю. Огромная, - на весь стол, - игра была вся исклеена логотипами вырезанными из журналов: ашан, икея, манхеттен, хотел уес, Юкос , Нефтагаз, Газпром, апач и др. Игра была аляповата, но красива, как наряженная на новый год елка.
Около семи вечера (что, впрочем, условно, так как часов у нас в хате не было), мы, накинув на себя имеющиеся в наличии вещи, принялись играть в «барыжную игру».
Застучал запор и в тормоза ввалились человек пять ментов с огромными звездами на погонах и дохлый тип похожий на лорда Джада с горбоносенькой девчушкой. Главмент сказал, что это проверка каких-то западных фондов положения зека в России. Он продолжал еще, что-то чесать, когда «лорд Джад», указав на монополию, спросил: «What is this?».
Девчушка «перевела»:

• Че это у вас на столе?
• This is monopoly game, - ответил я с варварским выговором. Меня понесло, и я продолжил. – This is a traditional prisoners game in Russia. We now speak English very bad, but we want to do big business in the future. Лорд Джад находясь в ступоре, рассматривая фишки Лукойла и Юкоса, горкой лежавшие на столе перед Рифатом, спросил у Ментов:
• What are they blamed for?

Два рэкетира, один наркодилер и я – политический, «ментобОец», улыбались смущенно и ласково.
До ареста Ходорковского было совсем рукой подать.

ли все стены исписаны, видно было, что тут тоже кипит жизнь. Было жутко, но очень интересно и захватывающе, трудно передать на бумаге всю гамму чувств, но поверьте очень интересно, вот оттуда и начинается романтизм.

Дальше, не дав мне углубится в свои мысли, которые, конечно, были не о возникновении романтики, а о совсем других вещах, пришел прапор и повел меня в общую сборку. Вот тут то я испугался не на шутку, все впечатление от прочитанных надписей улетучились молниеносно. Меня вели к зекам, живым, настоящим, бля!!!
Как известно, обычный человек, который ни разу не сидел и не общался в криминальных кругах, знает о жизни в тюрьме лишь по паршивым фильмам и сериалам, и не менее таким же книгам, веря которым люди считают, что в тюрьме тока ебут и убивают всех подряд, как только они заходят в хату… Так же думал и я. Пока я шел по коридору, с этим прапором, каких то сто метров, я умудрился вспомнить все что читал и смотрел про тюрьмы в своей жизни. Но собраться, и решится я не успел, мы пришли, тормоза раскоцались и я увидел людей, человек 20-25, которые мирно сидели, курили, о чем то говорили. «Бля!!!!» - пронеслось в моей голове, тормоза закрылись сзади. «Всем привет», только и смог выдавить я из себя, и присел на корточки. Я гдето слышал, что зеки сидят на корточках. Как я потом сам с себя ржал, но это было потом, а в тот момент, я был в шоке.
Взрыв хохота встретил меня, после моих слов.

• Иди присядь – сказал мне один из ребят
• Курить то будешь – спросил второй
• Буду – ответил я, и он протянул мне пачку
• Нии хуево ты зашел – сказал еще один – первоход. Что ли?
• Ну да – ответил я
• А зашел как полосатый – под общий смех продолжил он
• Не переживай, тут нормальные ЛЮДИ сидят, ничего с тобой не случится, да и первоходов половина, так что привыкай….

Вот так или примерно так начался мой первый разговор с зеками. Много шуток, прибауток, баек. Через пятнадцать минут я уже чувствовал себя очень даже комфортно.
Что характерно, большая часть людей, и вправду были такие же первоходы как и я, несколько было уже сидевших и, как я понял гораздо позже, было еще несколько конкретно бывалых, но косивших под первоходов.
Общаться было реально интересно. Каждый заход мента был встречен шутками и подъебками. Каждый рассказывал, что знал про тюрьму, те кто уже сидел, советовали как быть и постоянно примеры, байки и прочее. В этот момент дух тюремной романтики проникает тебе в сердце, чем то мне это напоминало армию, но только напоминало. Именно на сборке я начал понимать в какую серьезную систему я попал, конечно я многого еще тогда не знал, но сами рассказы давали мне понимание того, что я прикоснулся к чему то глобальному…..

Сталь и Книга
За два куска сала и пачку «Петр I» я выменял у хозбандиста, который разносил хлеб по утряне, стальную заготовку для ножа. Незаменимая вещь, но и очень проблематичная для зека, т.к. за такой нож можно было себе добавить срока или погостить в ШИЗО. Но во мне уже проснулся дикий азарт отрицалова. «Эти недоноски не разрешают мне иметь нож, так он у меня будет обязательно. И не какой-нибудь, а отличный нож с которым мне не стыдно будет выйти на улицу любого города средней полосы России».
В течении недели я отшлифовывал и затачивал заготовку, вплавлял в ручку из бывшей зажигалки, оплетал ручку для крепости кожей и нитками, переделывал и доводил до кондиции… Это был мой первый нож и, наверное, мой лучший нож. Я гордился им, я любовался им, я переживал за него. Он блестел в лучах вечносветящего «солнца», висящего на потолке, легко и удобно расположившись на моей ладони, красивый, острый, мой…
«Наверняка скоро будет шмон, и мой нож окажется в грязных ментовских лапах. Да еще и пиздюлей всей хате вломят за хранение холодного оружия», - думал я. Что делать? Осторожность и жадность боролись друг с другом.
Когда я сидел еще «на Петрах» (Петровка 38 , Москва, РФ) мне мой батя загнал толстый томик «Вокруг Света» за 87-ой год. На любом книжном развале есть подобная литература. Наверное, это одно из самых позитивных явлений советского издательского дела. Фантастика, приключения, научные статьи, отчеты о командировках по миру и т.д. собирались в один том и издавались в конце каждого года. Как закоренелый маньяк-библиофил я обожал эти выпуски, собирал их, читал и перечитывал. Я назойливо рекомендовал их всем, кому это было совсем не интересно. Я был воспитан на любви к книгам, я был воспитан книгами, я был воспитан во имя Книги.
И вот буквально через два месяца, после того как меня «взял дядя на поруки», я взял нож уложил его в раскрытую книгу и обвел контуры ножа чернильной границей. Затем медленно и вдумчиво я начал вырезать в книге тайник. Страницу за страницей, чтобы вместить двенадцать сантиметров длины и три сантиметра ширины. Я не чувствовал никаких угрызений совести, не было даже чувства упоения от перешагивания табу – «делать Книге больно». Я просто знал, что теперь мой нож будет в безопасности, никто его не найдет.
…Через две недели, во время четвертого за последние дни шмона, нож отмели мусора. Они не нашли тайник, я просто забыл его спрятать. Нож был настолько хорош, что один из вертухаев забрал его в подарок на восемнадцатилетние своему сыну, и благодаря этому хата избежала неприятностей, связанных с находкой «кинжала».
А в тайничке я еще долго хранил переписку и всяческие запреты…

Дружба народов
Случилось это в один из мартовских дней, когда воздух еще дышит февралем, но солнце уже припекает. Я лежал на подоконнике, подстелив одеяло, и грел под солнечными лучами свежевыбритую голову а-ля Котовский.
Чей-то голос с верхних камер третьего корпуса Бутырки надрывался с ядреным кавказским акцентом: «Одын, Нол, Нол…».

• Одын, Нол, Нол, - звал кавказец камеру № 100. Я был знаком с дорожником из сотки, поэтому не удивился, что Юра «Хохол» не отвечает.
• Одын, Нол, Нол, - уже с некоторым надрывом и безнадегой в голосе кричал «гость с юга». Ответа не было. «Хохол» сидел в сотке уже давно, как многие дерзкие зеки перешел на ночной образ жизни и днем спал, чтобы ночью ловить движуху, стоя на «дороге». Этим он убивал скуку.
• Одын, Нол, Нол, - уже хрипел голос.

Наконец «Хохла» растолкали и он, еще не отойдя ото сна, просипел: «Сотая хата слухает, говоры».

• На хуй мнэ сотая! Одын, Нол, Нол! Одын, Нол, Нол!!!

Я скатился с подоконника и заржал.

>>1048611

Чудо
Наверно в феврале это было. После очередной поездки в суд на предварительные слушания возвращались мы «домой». «Домой» значило для нас тогда – в Бутырку, на родные нары. Экономя бензин, конвоиры набили в автозак народу с Тверского, Хамовнического и еще какого-то из судов Первопрестольной, и повезли по всем московским централам разгружаться. По дороге они закупили на сэкономленные на бензине деньги пиво и начали жадно заливать его в себя, демонстративно не угощая нас, сидящих в темноте и духоте зарешеченых боксов. «Мы» – это бритоголовая гоп-компания немытых, замученных судом, но весело-нервных отморозков.
На Пресне случилось чудо, все двадцать с гаком человек из моего бокса оказались пресненской прописки и все сошли на этой остановке. После духоты и тесноты, я оказался в абсолютно пустом и прохладном боксе один. Я сразу же развалился на скамье и лежа в темноте даже начал слегка кемарить…
Застучали замки и в темноту бокса, пьяный ментяра втолкнул тонкую фигурку девушки в коротенькой курточке и кепочке на бок. Конвойный ушел, а я от неожиданности замер. О «таком» я даже не слышал, не мечтал, не…Чудо!.. Я уже полгода не был с женщиной и только Ее вид заставлял мое сердце щемиться, а дыхание сладко-сладко сбиваться.

• Привет, – прошептал я, не потому что боялся, что меня услышат, а просто не хватало воздуха.

Она вздрогнула, наощупь рукой нашла меня, мое колено, мое лицо, шею и ни слова не говоря, прильнула ко мне всем телом. Ее рука змеей залезла в мои спортивные штаны и сразу же нашла то, что искала. От нее пахло, даже не духами, а дешевым цветочным дезодорантом, блекло-блекло так пахло. Но этот запах был сильнее тяжелого запаха тюрьмы в десятки и сотни раз…
Она заплакала. Я не увидел, а почувствовал ее горячие слезы на своих щеках…
Примчался вздрюченный начальством мент, начал орать, нашел её, вывел из бокса и погнал в другой автозак, стоявший неподалеку. Стоя в проходе, она улыбнулась и сказала одними губами: «Помни…» и что-то еще, я не разобрал.
Ей дали пятнадцать лет строгача. Она торговала коксом, на Юго-Западной.
Я помню Её цветочный запах. Помню.

Путь самурая
Я сидел на «вокзале» одной из общих хат первого корпуса Бутырки и затачивал супинатор своих свежеразобранных ботинок. Супинатор был дрянной, сырой стали и невероятно толстым. Но времени у меня было очень много, а дел очень мало, поэтому супинатору просто суждено было стать ножом-перышком для моих гастрономических нужд по разделке «всего что с витамином ЦЕ» (мясце, сальце, масляце, цебульки).
Рядом маячил парень, с немецкой фамилией и дикой для этих мест прической. С полувзгляда было видно что он – первоход, никогда не сидел в тюрьме. Он умно говорил об относительности времени:
«Время не относительно. В тюрьме оно безотносительно к окружающему космосу… Только вновьприбывшие “с воли” еще несут на себе заряд “относительновременности”, но постепенно он стирается и становится равен почти нулю».
…Маски-шоу ворвались в хату под прикрытием раздачи баланды. Здоровенные парни в камуфляже и черных масках, с дубинками и электрошокерами. С дикими завываниями и кряхтением ударов они пронеслись по продолу в сторону решетки и рассредоточились по камере. Опытные З/К кинулись на пол закрывая голову руками, я попытался зарыться в матрасы, валяющиеся кругом и тут же получил по «башне» дубинкой, успокоился и начал созерцать…

• Все на выход, – зарычала маска. – Бегом, не подымаясь. Марш!

Быстрее и доступнее объяснить, что требовалось никто не смог бы лучше. Народ скоренько как ручеек потянулся к расщелине выхода. Каждого выбегающего провожал вдогонку удар дубинкой крупногабаритного омоновца, прикрывавшего тормоза.
Старый Ефрем, бомж и алкоголик пробегая мимо омоновца, споткнулся и упал. Кувыркнувшись в полете, он разлегся на спине прямо возле его ног, обутых в крепкие казённые берцы, и время будто замерло… Замах дубинкой, дикий взгляд вертухая… Вот сейчас он ударит, голова треснет как дыня и потечет квас, который, как известно, вместо крови у таких как старый Ефрем.

• Ы-ы-ы! – зарычал вертухай-убийца.
• Добей меня сынок, – смиренно, с улыбкой дзэнбудиста и просветлением в голосе пробурчал Ефрем. Было заметно, что он испытал сатори, сравнимое для него только с портвейном «три топора» в теплом подвале.

Мент от неожиданности даже икнул. Через секунду смеялась вся хата, смеялись безликие маски, смеялся дед Ефрем…
Обыск отменили, маски ушли, а деда долго еще угощали сигаретами, чаем и тем в чём есть витамин ЦЕ.

>>1048611

Дорогая пропажа
Неожиданно пропал Мавроди. Он сидел через две камеры от меня и на один этаж выше...
Который из братьев Мавроди это был, я не знаю, скорее всего – Владимир. Возвращаясь от адвоката назад к себе, я заглянул в глазок его камеры и увидел неряшливого человека в адидасовском костюме, держащем на коленях ноутбук. Некоторые продвинутые з/к фантазировали и утверждали, что у Мавроди даже беспроводный Интернет есть. Думаю, что это был перебор. Даже наши продажные мусора не решились бы на такое. Да и сам бизнесмен наверняка понимал, что его доступ в интернет был бы просто подарком для следствия.
В камере, где он сидел был холодильник, два телевизора и все остальное, что сниться малолетним зекам в их нехитрых снах. В холодильнике стояла водочка, которую друг Лёни Голубкова очень уважал. Мавроди отстёгивал кумовскому собранию во главе с хозяином централа за неперевод в дурные хаты и просто за покой, в конце концов. Когда следаки по его делу во внеочередной раз начинали копать – платил больше, переставали – меньше.
Он отстёгивал на воровской общак, – как всякий «барыга»: на поддержание хода воровского.
Он отстёгивал блаткомитету спецкорпуса, на котором сидел.
Сидеть с ним было нелегко, но харчёво. Человек сидевший с ним рассказывал мне, поклявшись мамой, что в хате установлена видеокамера, которая всё пишет, один из сокамерников даже не скрывает что является ссученным осведомителем, менты постоянно рядом, и вообще обстановка морально угнетающая. Зато – хорошая еда, чистая как слеза водка, баня в любое время (а не раз в неделю, как у остальных), девочки для сокамерников (сам он не был замечен за этим делом в камере).
…Весь день на нашем квадрате была непривычная суета. Дорога тусовала во все стороны срочные малявы, старые зеки перемахивались платками на давно забытой тюремной азбуке, крики на решках. Смотрящий за квадратом кричал кому-то: «Малява дошла?». «Да, Серега, дошла». «Каков ответ?». «Нет у нас такого. Если что – отпишемся».
Наконец, в нашу хату пришел прогон от вора, в котором сообщалось, что Маврод засухарился от братвы, лаванду на общак не дает, и что найти этого сукиного сына нужно в краткие сроки. К тем, кто будет покрывать урода, применят соответствующую кару, а кто проявит сознательность – тому почет и уважение. Дальше, как обычно, шли пожелания всех благ, воли, удачи во всех начинаниях и подпись смотряги.
Все прояснилось: надоело МММ-щику платить всем кому не попадя за огрехи в своей биографии, и решил он платить только хозяину Бутырки. Нашел тот ему тихую маломестную камеру, подсадил к нему людей посговорчивей, которые никому ничего не скажут, а за это получат материально-гастрономический оазис в серых стенах Бутырского Замка. В каком-то роде этих зеков можно было назвать штрейкбрехерами уголовных ценностей. Все! Пропал богатенький Буратино…
Нашли его через неделю: отследили куда вертухай по вечерам зачастил, относя голубоголовые бутылки «Гжелки». Мавроди заплатил штрафные, добавил невыплаченные в срок взносы на Благо Общее, и накрыл поляну для смотрящего. В общем, все стало на свои места: вновь зашелестело бабло кумовьям, ворам и блаткомитету.
Его сокамерников поймали на подходе к прогулочному дворику и долго били ногами. Мент, что их конвоировал, стоял в сторонке и молился, чтобы их не забили до смерти.
Мне не было их жалко и не было жалко Мавроди. Наверно, это врожденная классовая ненависть.

Понаехали…
В октябре меня впервые «заказали слегка», то есть повели на свиданку. Провели по длинным коридорам четвертого и первого корпусов и затолкнули в длинный зарешеченный «отстойник», где уже стояли другие зека. Они ждали своей порции радости от встречи с родными. Большинство – мечтательно молчали, привставали на цыпочки, и выглядывали вновь входящих, стремясь разглядеть за спинами охранников своих близких (матерей и отцов, жен с маленькими детьми и подростков-сыновей). В эти самые минуты я впервые услышал про «Норд-Ост»… Вообще-то прислушиваться к чужому разговору тюремная мораль (как и любая другая) запрещает. Поэтому я, как вежливый человек, сначала дождался когда обронивший это слово замолчит, и после этого обратился к нему.

• Братело, слушай, – вежливо начал я, – хату нашу мусора заморозили, дороги рвут, на весь корпус карантин недельный повесили. Что происходит-то в мире, какие слухи, а то телика нема...

Он пересказал всё что знал про «Норд-Ост», все новости. Затем сказал, что особорежимникам на централе объявили усиление (во время усиления «особиков» можно отстреливать без судебных проволочек, если что не так), сказал что у «барыги-азербота» с его хаты «там» грохнули жену и тот только ждет когда увидит поблизости чеченца. Несколько человек присоединились к беседе и сказали, что настроения погромные. Старый Якуб, стоявший рядом и в нычку от конвоя куривший свою «Приму», харкающим голосом изрек: «Сейчас на воле чеченам не сладко, братва. Увидите: нас ждет большой завоз и уплотнение наших рядов.
«Большой Завоз» начался через неделю. Грохотали открывающиеся и закрывающиеся тормоза камер, конвоиры водили за собой толпы патлатых людей. И пришли «чехи», и пришли они почти в каждую хату. Были здесь чеченцы высокие и низкие, черные как угольная пыль и светловолосые, горбоносые и не очень, чехи-москвичи из первой волны 91-го года и чехи из горных аулов, толстые и доходяги, педерасты и приблатненные. Вообще, тот октябрь принес на Бутырку новую диаспору и процесс чеченизации России начался именно с московских тюрем. Большинство из них сели за один-два патрона (ст. 222 УК РФ) или десять грамм травы (ст. 228 УК РФ) случайно найденных в их карманах заботливой московской милицией.
По моим прикидкам на Бутырский Централ после «Норд-Оста» заехало более восьмисот чеченцев. Я не думаю, что наша тюрьмушка была одинока тогда в своем гостеприимстве.
Один из чеченцев рассказал мне тогда их национальный анекдот:

• Стоят трое горцев: сван, дагестанец и чеченец. Все трое на одно лицо, все трое в одинаковых черных пальто и меховых шапках, ничем не отличаются друг от друга. Как узнать кто из них чеченец? А?

Я не знал.

• Тот чеченец, кто заправил пальто в носки, – мой собеседник заливисто, от души, засмеялся.

Заправлять штаны в носки это опознавательный знак «ваххабитов». Таких людей за время отсидки приходилось встречать не раз.
Если хочешь знать, кто перед тобой – смотри на носки.

>>1048958

Маленькие рассказы - это рассказы Евгения Николаева, нацбола. Публиковались в "Лимонке".

Наливай!
«Кид» проигрался и пил уже четвёртый фаныч воды.
Кид – молодой рыжий москвич, автоугонщик. Погремуху свою он получил за особенности дикции. Он не говорил, а прямо-таки блеял: «нн-е-е-т, да-а-а, коне-е-ечно» и т.п. Но называть его «козлом» было не по понятиям, поэтому окрестили его Кидом (так же как пиратского капитана).
Он проиграл партию в «русский покер». В отсутствии у нас денег, игра шла всё же «на интерес», а именно – «на воду». Проигравший выпивал, а точнее – вливал в себя оговоренное число полулитровых кружек-фанычей, выданных нам заботливой администрацией.
Первые два фаныча он выпил, третий влил в себя, четвертым давился, страшно при этом кривляясь. Оставалось еще два. Пятый фаныч растянулся в потреблении на сорок минут (это ничего, срок «возврата долга» у него до утренней проверки, а не то объявят фуфлогоном и отправят в сторону санузла).
Шестая кружка на удивление легко вползла в Кида двумя глотками, и он затих как штангист, фиксирующий поднятый вес. Он хотел, что-то победно прокричать, но не смог. При попытке сделать шаг его пробило, и в раковину отправилось изрядное количество только что выпитой воды. Он улыбнулся, и азартно блестя глазами, предложил сыграть на девять кругалей. «Законное право отыгрыша», – верещал он, заплетающимся языком перестав даже блеять…
На этот раз проигрался я. Девять кругалей воды – не шутка, тут с лёту не возьмёшь. Накипятив воды, остудив до тёплой температуры и слегка подсолив, я начал вливать её в себя. Пять кружек выпито вполне благополучно, разве что по жопе побежали холодные мурашки (хорошо хоть вода тёплая, а то…). После шестого сходил на дальняк, отлил абсолютно прозрачную, без намёка на желтизну, мочу. После седьмого и восьмого фаныча голова кружилась, глаза слегка подводили в оценке расстояния между мной и кружкой.
Девятый фаныч вызывал рвоту после каждого глотка. Брюхо было набекрень, в глазах двоилось. Допив наконец воду, я блеванул в последний раз (наверно около литра), и тут вдруг понял, что мертвецки пьян. Все симптомы были на лицо: тяжелая эйфория, нарушение координации, несвязанная речь.
Так что вот так вот, ребята: пять литров воды замещают пол литра водки. Вставляет так же, и практически за бесплатно. В Москве, на централах столичных 0,5 водки стоит от 800 рублей и выше (в провинции, конечно же, дешевле). Рецепт этот я не патентую, и дарю всему человечеству.

Двачик, неужели ты снова доставляешь?
Шлю лучи добра

№ 90
Это была моя первая хата. Меня с подельником Лехой Голубовичем привезли с Петровки, ночь я провел в «стакане», на утро прошел флюорографию, подписался, что не являюсь вичевым, и получил матрас (ложек-чашек не было, выдали пластмассовый одноразовый набор). Толпу невыспавшихся новичков, похмельные охранники, повели раскидывать по камерам. Возле хаты № 90(не хаты № девяносто, а хаты № девять – ноль и только так) выкрикнули мою фамилию и фамилию молоденького маньяка Пашки Югова. С грохотом открылись тормоза, я вошел в камеру и… сразу же замер. Это было действительно неслабое зрелище. Все свободное пространство передо мной занимали бритоголовые и лохматые головы, небритые рожи, мертвые глаза (особенно много было глаз). На тридцать шесть шконок, как я впоследствии узнал, было девяносто человек, мы с Юговым здесь были явно лишние.
Поговорил со смотрящим. Объяснял долго и вдумчиво, что, мол, не скинхед, а – нацбол, что политический и прочее. Думаю, он не понял. Но его заметно подламывало, а тут как раз прислали дозу, поэтому было ему не до меня. Пошел устраиваться, брезгливо морщась. Я еще не знал, что эти страшные и изможденные морды надолго станут для меня привычными и даже в чем-то родными, поэтому, как у любого новичка, у меня начался гон. Я чувствовал себя как бойцовская рыбка, брошенная в переполненный аквариум с такими же рыбками. Моим первым неприятным открытием стало понимание того, что я не круче всех. Это было странное чувство, так как я был достаточно отвязанным парнем у себя в районе. Я совершал ошибку за ошибкой: умудрился посраться с азербайджанской диаспорой и близкими смотрящего, немного взбудоражил мужиков несогласием с телевизионными пристрастиями братвы (до сих пор ненавижу «Муз-ТВ»). В общем, меня явно ждали серьезные проблемы в будущем, и, хотя я неплохо говорил на местном арго, я чувствовал, что еще немного и меня уроют.
Самое поганое, что слезть с «блатной педали», как мне советовал смотрящий, я уже не мог: было бы еще хуже. Я сел на скрученный матрас и стал думать о сложившемся положении. Ничего мне в голову не лезло. Рядом присел «Учитель» – абсолютно белокожий таджик, лет за сорок, похожий на татарина. Он действительно был учителем русского языка до 91-го года (поэтому говорил без акцента), а в хате № 90 он выполнял роль неформального лидера среднеазиатов, и, пользуясь своим педагогическим опытом, слегка смягчал дикость нравов своих соплеменников. Помолчав немного «Учитель» вдруг произнес: «В мир я пришел, и не было солнце встревожено». Я поднял на него глаза и удивленно ответил: «Умер я, и сияние светил не умножено». Он вздрогнул, и продолжил: «Так скажите мне люди, зачем я пришел». Дальше мы проговорили вместе, одновременно: «И зачем моя жизнь второпях уничтожена?».
Это был один из рубаев Омара Хайяма. Мы читали их друг другу почти всю ночь, а потом, таясь от взглядов таджикских и узбекских братьев, пили чифирь и закусывали копченым салом. Он ловко закидывал в рот кусочки свинины и делал вид, что ест хлеб, когда на него глядели стражи исламской морали.
Эта ночь дала мне возможность успокоиться и найти решение своих проблем. Спасибо двум таджикам.

копипаста же:
http://limonka.nbp-info.ru/310_article_1165257371.html

>>1049098

а я что написал?

>>1048992

>>1049124
так сразу бы и написал

Годная копипаста же!

Ой какая годная копипаста, спасибо тебе ОП.

Годно же. кидай ещё!

>>1049226

не за что

>>1049226

Я не ОП, просто мимо проходил
заливший рассказы

о Сострадании и Милосердии
Болеть всегда неприятно. Болеть в тюрьме – совсем нехорошо. На Пресне нашу хату в целях профилактики и уплотнения перекинули в абсолютно нежилую камеру второго корпуса. Пришлось нам её обживать и делать пригодной для существования достойного человека, – чистота, порядок, эстетика... Сам по себе этот процесс трудоёмкий и нервный, а тут ещё, – как специально! – у меня, на венах рук и ног, периодически начали вздуваться огромные, с голубиное яйцо, красные бугры, которые дико чесались.
Недели две я ежедневно и безрезультатно писал заявления на вызов к «лепиле». Наконец-то меня вывели в медчасть, но врача там не было, а был фельдшер из заключённых. Он посмотрел мои язвы и дал две таблетки: аспирин (1 шт.) и бисептол (1 шт.).

• Извини, – говорит, – другое лекарство мне выдавать запрещено.

Я говорю:

• Ничего, родимый, дай ещё пару штук таблеток и бинт. И зелёнки... В общем, давай всё, что не жалко, все сгодиться в лечении моих смертельно опасных болезней и для облегчения моих страданий.
• Мне тоже нужно на что-то жить: курить сигареты и пить чай, – затянул он знакомую песню.

Я назвал его коррупционером и оборотнем в телогрейке, начал давить на сознательность. В конечном счёте, после всех препирательств, я получил облатку аспирина, три таблетки бисептола, два бинта, пузырёк зелёнки, пакетик тетрациклиновой мази и проклятия в спину.
Лекарства я разделил на две части. Половину отправил ближайшим «почтовым дилижансом» на корпусной общак, а половину отдал нуждающимся в камере. Эта процедура мне, несомненно, помогла больше, чем, если бы я выпил аспирин и бисептол. Интуитивно я понимал, что эти лекарства всё равно мне не помогут. Поэтому продолжил писать заявки в медчасть.
Ещё через неделю я попал, наконец, к врачу. Добродушного вида близорукая тётка в зелёном, как у ветеринара, халате, взглянула на меня из-под очков, когда толстомордый вертухай завёл меня в её кабинет. Спросила у фельдшера: «Этот, что ли – вымогатель?». Тот кивнул.

• Ну-с, молодой человек, какой раз сидим? – спросила она. Я несколько прифигел, так как ждал вопроса: «на что жалуемся?»

Проигнорировав её вопрос, начал бормотать, типа: вот на руках, на ногах – бугры, вены лопаются. Она, фельдшер и охранник с интересом разглядывали мои конечности. Наконец «лепила» задала следующий вопрос, на этот раз почему-то конвоиру:

• Как он себя ведёт-то?
• Да, по-разному ведёт, – ответил тот. – Вообще, конечно, непослушный пациент. На больничке нам такие не нужны...

Меня эта комедия начала поднапрягать, и я задвинул телегу про клятву Гиппократа, сострадание и милосердие…

• Ладно, – сказала врачиха, – короче, у тебя аллергия. Чем мучался на воле?

Я вежливо ответил, что не было у меня никогда аллергии. Медичка подумала и сказала:

• Хорошо. Но это раздражение вызвано аллергической реакцией. Ты сам как думаешь, на что у тебя аллергия? Может на грязь или на баланду, или на клопов, а?

Я посмотрел на её ветеринарский халат, на красную морду вертухая, на горку сигарет около фельдшерского стола, и всё понял.

• У меня аллергия на Тюрьму. Дайте мне от этого лекарства.

Врачиха улыбнулась:

• Вот аспирин и бисептол. И зелёнку возьми. А такую аллергию как у тебя лечит только время и ГУИН.

И я пошёл назад в камеру…

Адам и Валька
Знал его я ещё по Пресне. На тюрьму он заехал с воли, забакланив кого-то на дискотеке, и попал в хату, где сидел я. Несмотря на свой юный возраст, – чуть больше двадцати, – у Адама уже вполне сложилось феодальное сознание и психика, которые, как я заметил, очень характерны для чеченского народа. Довольно скоро он получил год колонии, и уехал по этапу. Адама я догнал уже в колонии…
Его распределили ко мне в напарники. Вызвал меня отрядник и спросил: не западло ли «фашне» с «чехом» работать? Говорю, – нет, не западло.

• Всё ли будет мирно? – спрашивает отрядник.
• Будет так же, как и с остальными, – отвечаю я, – так как различий, в моём понимании, нет. Все люди из одного говна сделаны. Просто некоторые – пожиже, другие – покрепче.

…Мы сидели в каптёрке на коровьей ферме и грелись возле самодельной спирали. Коровы жалобно и нудно мычали, требуя хаванины. «Дядя Саша», вольный мужичёк из местных, который, типа, должен был нас охранять и ферму сторожить, был уже «на рогах» и спал на бетонной лежанке. Скотница Валька, которая была нашим официальным начальником, сидела за столом и заполняла «Журнал приплода поголовья». Она до ужаса боялась молоденького чечена, наслушавшись всякого бреда по телику. Где находится Чечня она представляла довольно смутно, и не верила тому, что это – официальный субъект РФ.
Наступила ночь, мусора ушли бухать и Адам начал куражиться над Валькой. Поначалу мне было всё равно, и пошёл я в столярку, построгать маленько древки для мотыг и грабель (люблю возиться с деревом, люблю запах стружки). Вернулся через пол часа и застал в каптёрке Адама одного. Выяснилось: он выгнал скотницу на свой участок фермы и заставил убирать навоз, то есть выполнять за него работу. Мне это очень не понравилось, и я спросил:

• Адам, ты кто по национальности?
• Ты же знаешь что чеченец. Зачем спрашиваешь?
• А ведь у горцев принято уважать старость. Валюха тебе в матери годиться, у неё уже внуку десять лет.
• Так это людей уважают, а не быдло из деревни. Этих можно, – ответил он с некоторым даже удивлением (вроде бы объяснил мне прописную истину).
• А она, значит, не человек?
• Нет, она свинья…

И тут что-то во мне щёлкнуло. Я повернулся на негнущихся ногах и подошёл к стене, где жёсткой петлёй висел пятиметровый пастушеский хлыст…
Я гонял его по всей ферме, стегая кнутом, и не мог остановиться. Кнут резко щёлкал, а Адам взвизгивал, и пытался на бегу схватить вилы. Он смешно подпрыгивал и ругался на своём родном гортанном языке.
Когда меня попустило, я пошёл в каптёрку и сел за чтение книги «Советская Цивилизация» Сергея Кары-Мурзы. «Ближайшие пятнадцать суток почитать мне уже не придётся», – думал я, прибывая в абсолютной уверенности, что утром меня ожидает заезд в ШИЗО. Но Адам меня не заложил.
Он ушёл через неделю, освободившись условно-досрочно. Первым делом, после получения «портянки», – справки об освобождении, – он написал «куму» на меня заявочку об избиении и нарушении режима содержания. Потом уехал, и больше я его не видел.

могу накидать еще из жизни на зоне

ОП

Ну раз хоть кому то понравилась моя писанина, то с вашего позволения, продолжаю. И хотелось бы тут заранее отметить, что цель этого всего показать лишь то, что тюрьма равно как и зона. Это не конец света и не полный пиздец, как принято об этом говорить, а всего лишь одна из форм существования людей в ограниченном пространстве. И на самом деле там идет обычная жизнь. Но благодаря различным кривотолкам и пересудам, эту систему превратили в умах людей в кузницу монстров…

Закончил я кажется на том как попал на сборку и там немного оклиматизировался. Хочу отметить тот момент, что несмотря на то, что я был в тюрьме, мне нравилось общаться с народом, слушать их рассказы и байки, проникаться духом этой системы. Сейчас я понимаю откуда начинается романтика и как она попадает глубоко в мозг, а тогда я только вникал в это. Сам по себе человек я любознательный, потому слушал очень внимательно, да и слушать то было интересно, хоть и накурено было так, что глаза резало, но ведь везде есть свои тяготы и лишения. Часа через три-четыре сборка наполнилась и начались обязательные процедуры, медосмотр, который включал в себя осмотр телесных повреждений, тюрьма не принимает человека с повреждениями, что бы не нести ответственность за работу особо ретивых оперов, и вопроса о самочувствии. Потом дактилоскопия, по пятеркам и фотография. Кстати, именно тогда я в первый раз увидел настоящего убийцу, которого поймали и привезли в тюрьму. А было это так: во время дактилоскопии, а было уже около десяти вечера, к нам завели парнишку девятнадцати лет. Все были одеты в то, в чем их поймали, то есть в джинсах, брюках, футболках, рубашках и.т.п. А этот паренек, всем на смех завалился к нам в домашних тапочках, спортивном костюме, который напоминал пижаму, короче совсем уж по домашнему. Звали его Дима. А закрыли, за то что он, будучи скинхедом, со своими друзьями, по пьяни забили на смерть какого то человека. Его поймали, когда он спал дома, и не успел он одется как его уже повезли, мать только и успела, что пакет с продуктами ему в дорогу дать. Зашел он бодро, всех угощать стал, но видно было, что боится он по страшному. Да и есть чего бояться, убийство, организованной группой, по предварительному сговору, лет десять-двенадцать. Хорошо хоть строгого режима. Я не знаю его дальнейшую судьбу, но зная то что убийство в тюрьмах не приветствуется, а скины тем более, могу предположить, что не очень хорошо ему было, хотя кто знает, кто знает. Да и не знал я всего этого тогда. Вот таким было мое первое впечатление об убийце.

Последнее из Евгения Николаева
Всё сначала
Я вышел за ворота, повернулся к конвоиру и сказал, улыбнувшись: «Гражданин начальник, иди в сраку!». Он заржал и ответил, что всегда будет рад моему возвращению. Кстати, говорит, сколько отсидел? Я посмотрел на весеннее небо с холодными облаками, шумно вдохнул снежный воздух: «Один год, шесть месяцев и семь дней». Повернулся и потопал в сторону станции.
Купил билет до Москвы на автобус шедший через Владимир. Проезжая мимо Золотых Ворот с удовлетворением отметил, что эстетическое чувство меня не покинуло: кургузое историческое сооружение вызывало исключительно положительные эмоции.
Во Владимире ко мне подсела тётка лет сорока, с тугим рыжим хвостом волос на голове. Опытным взглядом оценила меня и моё положение, спросила: «Что, только откинулся? А у меня мужик вот уже два года как помер». Затем предложила отсосать. После долгого и мучительного колебания я всё же отказался. Это её ещё больше воодушевило (типа, – надо же! – он ещё и человеком оказался…), и она пригласила к себе на недельку пожить. Начала рассказывать: есть у неё банька, хозяйство своё, сама она женщина приветливая, «недельку погостишь, а там посмотрим»… Живу я, говорит, недалеко – в Петушках.
Это решило всё. В город с таким названием мне ехать никак не светило, чисто по понятиям. Насилу распрощавшись с ней в Петушках, где она сошла (и долго махала в след автобусу), я почему-то с грустцой подумал, что Венедикт Ерофеев наверно сильно бы обиделся за то, что я отшил его состарившийся идеал, отверг его город и еду из Петушков в Москву, а не на оборот.
В Москву, на Щёлковскую, прибыли после десяти вечера. Я сразу пересел на маршрутку идущую по кольцу, а затем – за город. Оглядев попутчиков, заметил, как отшатываются от меня добропорядочные московские бюргеры и украинские лимитчики. Сначала это мне польстило, я подумал, что их пугает моя наглая зековская морда, но затем догадался: я привёз с собой, в этот мегаполис звука и света, запах русской деревни, – навоз, пот, соляра. Запах провинциальной нищеты.
Я ухмыльнулся и, расстегнув телогрейку, начал обмахиваться воротом. Я морщил нос от запаха их духов …и улыбался. У них были несчастные лица. А мне было весело.
Здравствуй, Москва!

З.Ы. В "Лимонке" часто бывает много интересной инфы и копипасты

После всех процедур нас повели в транзитку. Транзитка это своеобразный перевалочный пункт, обычная хата, в которую этапы загоняют, что бы ночь провести, а потом получить постель и в баню сводить. Уставшие мы ввалились в эту маленькую(на шесть) шконок хату, кое как расположились. Я задремал на железных листах из которых шконарь сделан был. Проснулся от стука в стену. Как оказалось долбились в потолок. Мне объяснили, что это дорогу тянут, но я не понял ничего, пока сам не увидел. Впоследствии и самому приходилось на дороге стоять, а тогда я просто внимательно наблюдал. И тут, о чудо, сверху пришел канат с грузом, который тут же поймали палкой с крючком(мачтой), и вскоре в нашу хату пошли грузы: чай, конфеты , печенье, сигареты, кипятильник, и мобила. Как мне объяснили, а впоследствии и сам понял, что все это гналось с общего, для поддержания новоприбывшего этапа. Взамен мы отогнали список тех кто заехал, то есть нас. Все как в серьезной корпорации, бля. Сон как рукой смахнуло. И пошло дальше, опять байки, истории и.т.п. но уже с чифиром, бодрит сука, и всеми благами. Немыслимо удивилась моя мама, когда я позвонил ей посредь ночи. Можно понять ее чувсва, днем сына увезли в тюрьму, а ночью он уже звонит с мобильного. Еще больше удивился мой друг, которому я также позвонил, он то вообще в шоке был, мы как раз собирались уезжать в поход и садились на поезд, как набежали менты и меня приняли. Кстати благодарность ему огромная, так как до конца срока помогал мне. Как будешь читать «Респект тебе!!!»

Ночь пролетела незаметно. Рядом со мной, свернувшись калачиком, на железных листах, лежал наркоман на кумарах. Он уколотый пришел в зал суда, рассчитывал на условник, но получил пять строгого, по причине своего похуизма во время следствия. Потом мы сидели с ним в одной хате и он все касатки писал(кассационные жалобы), я уже на этап ушел, а он все писал. Не знаю, срезал он себе срок или нет, но не понимаю до сих пор: его приняли с пятью точками гера в шприце, кто в курсе знает, это не дохуя, и дали пятерик, а другой паренек из моей хаты был пойман со стадвадцатью граммами амфетамина, и получил четыре. Где справедливость? Нету ее… как это ни печально. 

Наступило утро, дорогу пришлось свернуть, хотя надо отметить, что дорога, это уникальная вещь, которая сильно душу цепляет. Это надо видеть, как огромное здание в сумерках опутывается канатами, словно паутиной, а чуть позже эта паутина приходит в движение, постоянно в разных направлениях идут грузы. Красиво очень. И необычно. Классно видеть как славливвают дорогу между корпусами, когда стреляют канатом с грузом на конце, с помощью огромной рогатки из корпуса в корпус. Попадают не с первого раза, но зато потом по ней столько всего проходит… Захватывает! Вспоминая ощущения, могу сказать, что это….да не передам я это текстом, что мучиться.

Но все таки утро наступило и фантастика кончилась. Начались последние процедуры перед распределением по хатам. Выдача постелей, посуды и баня. Тут я не буду заострять особо внимание, так как много про это написано. Баня, это несколько душей на толпу и полчаса времени. В целом нормально, мало чем от армии отличается. Постели, конечно беда, но что поделать, тюрьма все таки, не стоит от нее ожидать еврокомфорта.
После этого нас начали разводить по хатам. Боже!!! Как я не хотел этого! Как не хотелось расставаться с уже знакомыми людьми, которых уже немного сплотила общая беда!! Как не хотелось идти в хату, где сидят уже матерые уголовники!!! Вам смешно, мне сейчас тоже, но в тот момент страх был огромный, просто животный. Хотя все друг друга поддерживали, что то советовали, но ведь сами понимаете, одно дело слушать советы и кивать головой, а совсем другое дело самому идти в неизвестность. Да и советы казались бредовыми, хотя сейчас именно такие советы я бы и дал любому первоходу. А тогда… Ужас! Наконец подошла и моя очередь идти в хату, нас вели двоих, с наркоманом, которому пятерик дали.
Коридор….
Локалки….
Еще локалки….
Дверь камеры в которой мне сидеть….

>>1048611
Иди нахуй копипаста

>>1049226
>>1049176
>>1049235
Семен уйди

>>1049389
Семен семеном, но паста годная то

>>1049369

лично я выкладывал только то, что сам написал...

>>1049389 да сам ты семён, ёпта. Не мешайте читать пасту, пидоры.

очень годно, спасибо, анон :3

Моар! Неважно, паста это или нет.

>>1049736

Если ты про Николаева, то вот все его статьи:
http://limonka.nbp-info.com/311_author_1176279819.html

>>1049822

Спасибо, Анон. Желаю тебе много денег, мало депрессий и светлую взаимную любовь с очаровательной девушкой.

Вот не ответили на мой ответ:
-Что будет если в тюрьме охуенно раскрутиться, стоя на полу и поднять руки по сторонам?

ОП, расскажи как тебя опустили.
ведь пиздят о тюрьме и зоне только петухи.

 ▲
▲▲

Чудо
Наверно в феврале это было. После очередной поездки в метро на лекции возвращались мы домой. Домой значило для нас тогда – в общагу, на родные нары. Экономя солидол, программисты набили в трусы говна из Тверского, Хамовнического и еще какого-то сортиров Первопрестольной, и повезли по всем московским дискотекам обмазываться. По дороге они закупили на сэкономленные на гликодине деньги героин и начали жадно обмазываться им в себя, демонстративно дроча на нас, пердящих в темноте и духоте банках из под анчоусов. «Мы» – это бритоголовая гей-компания немытых, изнасилованных черенком, но весело-нервных жадных октябрят.
На Красной площади случилось чудо, все тысяча пяцот двадцать с гаком человек из моего кокса оказались евресненской прописки и все стали героями на этой остановке. После духоты и тесноты, я оказался в абсолютно пустом и прохладном прокси один. Я сразу же развалился на полати и летая в темноте даже начал слегка хуярить…
Застучали топоры и в глубниту стокса, пьяный врач втолкнул тонкую фигурку пидора в коротенькой курточке и кепочке на бок. Мозольный пришел, а я от неожиданности обосрался. О «не таком» я даже не какал, не спал, не... БЕЗНОГNМ!.. Я уже триста лет и полгода не был у реки и только Его вид заставлял мое почки лоснится, а терпение кисло=горько целиться.

    * Ты хуй, – прошептал я, не потому что косился, что меня усыновят, а непросто ощупывал воздуха. 

Он вздрогнула, наощупь ногой нашло меня, мое лопатка, мое яйцо, печень и ни стона не говоря, прильнул ко мне всем желудком. Его рука змеей залезла в мои больничные штаны и сразу же нашло то, что искал. От него пахло, даже не духами, а дешевым протухшим говном козленка, хуйно-хуйно так пахло. Но этот запах был сильнее тяжелого запаха говна вовер 9000 раз.
Он заплакала. Я не смотрел, а облизал его горячие каловые массы на своих рот.
Примчался выебанный штангой начальник библиотеки, начал дрочить, нашел его, вывел из бакса и загнал свой хуй в другой анальное отверстие, бежавший неподалеку. Стоя в заднем проходе, он улыбнулась и ворчала одними двумя: «Соси...» и что-то еще, я не читал.
Его дали пятнадцать раз страпоном. Он торговала блюбоксом, на Севоро-Южном.
Я помню Ему проточный запах. Забыл.

>>1052534
вин же

бамп