Только за мной дверь на ключ запирается, слышу крики этих цыган на дороге. Меня ищут. И идут в моём направлении к двери этой женщины: ребёнок орёт, и свет в окне. Я не знаю, как я смог сделать усилие, но всё-таки зашёл за какой-то сарай, вроде как спрятался, но посчитал, что ненадолго, и она меня сейчас сдаст. О чём они через дверь говорили, я не слышал, а может, просто не запомнил, но цыгане вчетвером в том же составе довольно быстро потеряли интерес и пошли дальше.
Начинало светать. Мои передвижения стали заметнее, но делать что-то надо. Я, подождав, вышел из укрытия и пошёл в обратном цыганам направлении, прямо к платформе по моим прикидкам.
У калитки крайнего дома стоит девушка в белом платье. Я заранее напрягся, потому что понял, что эта адская ночь ещё и не думает заканчиваться. Поравнявшись с ней, смотрю на неё, она говорит, что ждёт скорую, её маме плохо. Я спрашиваю, есть ли телефон в доме или мобильник. Говорит, есть телефон, но домой не пускает, потому что там мама. Кое-как уговорил, сказал, что помогу матери, пойдём в дом.
Такого бардака в доме я никогда не видел, ни до, ни после. Потолок полностью чёрный, закопчённый, как будто в доме пожар был. Адская вонь от экскрементов, гнили, перегара. В углу валяется мужик без сознания, в отрубе. Её мама посреди комнаты на кровати, словно на алтаре. Полностью высохшая, словно после лагерей. Лысая, натуральный скелет остался. Вся в говне перемазанная. Стонет, вспоминает всю родню свою, причитает.
Спрашиваю, где телефон. Показывает. Поднимаю трубку — нет гудков. Не работает и всё. Понятно, говорю, но точно ли она скорую вызвала, если телефон не работает. Девушка говорит, точно, работал только что, а сейчас уже нет, так бывает. Всё ясно. Надо идти.
Говорит, дождитесь скорой, вы обещали помочь. Думаю, чем я тут могу помочь? Один труп, видимо, уже есть, сейчас вторая откинется. Ну, жалко стало девочку как-то, она не в себе, в полной прострации от всего происходящего. Ладно, говорю, подожду десять минут. Но, думаю, молча, а то сейчас опять какая-нибудь хрень начнётся. Предложила какой-то суп, ну нет уж, хотя жрать дико хочется. Что-то спрашивает — отвечаю односложно, мать стонет, к смраду вроде привык.
Как ни странно, стук в дверь — скорая приехала. Входит врачиха. Я поздоровался. Она прошла к больной, я вышел во двор. Думаю, пойду сигарету стрельну у водителя, а то не курил уже давно, да и неплохо бы нервы успокоить и спросить, смогут ли они меня довезти до цивилизации. Стоит старая Волга-скорая, но водилы нет. Я ещё подумал, куда он мог тут пойти, и не сама же врачиха за рулём приехала.
Стою, жду. Долго. Между делом не забывая про цыган, которые ещё могут вернуться. Уже практически рассвело. Выходит врачиха, садится на пассажирское кресло, пишет рецепты, я стою и девушку как-то пытаюсь приободрить, с матерью всё плохо, счёт чуть ли не на часы. Вдруг у меня за спиной крик врачихи: «Ты с кем здесь разговариваешь?» Оборачиваюсь: стоит вплотную ко мне, головного убора нет, волосы все растрепались, лицо почему-то злое. И снова девушке: «Ты кому сейчас говорила?» Девушка застыла — только смогла на меня показать. Врачиха обвела взглядом, сквозь меня уставилась, словно меня нет. У меня кровь в жилах застыла. Эх, ребята, никогда у меня не было больше такого чувства. Наверное, теперь я понимаю, что испытывают тяжёлые психи или люди в бреду. Непонятно: это у тебя кукушка отлетела или не у тебя.
Возможно, стоило как-то дать развиться этой ситуации дальше, потому что я никогда не узнаю, что же это было, но я просто побежал. Побежал прочь.
За сим этот шабаш закончился. Я влез в какой-то бесхозный сарай и решил переждать там. Потихоньку сжёг свою тетрадь, чтобы немного согреться, и уснул, когда немного потеплело. Проснулся я днём, быстро вышел к платформе и уехал домой без приключений.
В эту историю никто из моих близких и друзей не поверил. А я помню всё до мельчайших деталей. Всё это сделало меня сильнее.
P.S. Что это была за Жанна, я так и не узнал. На эту станцию я приехал, набравшись мужества, спустя десять лет. Меня тянуло туда постоянно, потому что многое было не досказано. Всё почти переменилось, я не узнал платформу, и деревню ту я так и не отыскал. Кому интересно: по Горьковскому направлению электропоездов это была станция Омутище.
Опыт сумасшествия
Вам интересно, что происходит в голове того, кто страдает одной из форм шизофрении? Вряд ли больной человек сможет это адекватно сформулировать, ведь ему мешает расстройство личности. К тому же шизофреники далеко не всегда понимают, что они не в своём уме.
Да, насчёт галлюцинаций. В кино часто показывают, что перед сумасшедшим возникают образы, люди, существа, которые выглядят настоящими, как часть внешней среды. Однако в большинстве случаев шизофренические видения и голоса возникают внутри головы больного. Люди с подобными расстройствами хотя и теряют способность отличать реальность от бреда, но точно могут сказать, что слышат голос именно у себя в голове, а не откуда-нибудь из унитаза. То же самое с видениями, часто больные люди видят разницу между иллюзией и реально существующими предметами и воспринимают эти видения как насланное проклятье или кем-то внедрённые в их головы изображения.
Но бывает и такое, что кажущиеся образы интегрированы во внешний мир так, что больной может видеть перед собой, например, давно умершего отца и рассмотреть каждую пуговицу на его пиджаке. Бывает такой вид галлюцинаций, но в очень редких случаях. Такие галлюцинации называются истинными.
И я один из тех, кому «повезло» получить такое редкое расстройство.
Как я уже сказал, обычно шизофреники упрямо верят, будто с мозгами у них всё в порядке, а голоса и образы трактуют, как мистические явления, поэтому психиатрам бывает так сложно настроить человека на выздоровление. А я ещё до первого посещения психиатра догадался, что тронулся умом.
Правда мне это не помогало вести себя как здоровый человек. Я вовлекался в свой бред и не мог ничего контролировать, а когда приступ заканчивался, то сразу понимал, что всё это было галлюцинацией. Представьте, что вы спите и видите сон. Какой бы абсурд там не происходил, вы не подозреваете, что спите, а когда просыпаетесь, то для вас становится очевидной вся нелепость и невозможность увиденного. То же самое происходило со мной, только наяву. Чаще всего мне мерещились разные люди. Я называю их «гостями». Почти всегда эти «гости» были очень неприятные, они вызывали у меня страх, отторжение или ненависть. Больше всех я ненавидел плешивого мужика, который являлся ко мне несколько раз. Вообразите себе, как глупо я себя чувствовал, понимая, что больше всего на свете презираю того, кто даже не существует.
Первый раз я встретил его в зале ожидания на автовокзале. Я просто сидел, ссутулившись, листал какие-то картинки в телефоне, чтобы убить время, и ко мне подошёл он.
Этот мужик встал прямо передо мной. Он был совсем невысокого роста, слишком тощим для своего костюма, старые брюки были высоко и туго затянуты ремнём. У мужика был нос, как зрелый лимон, с огромными порами, кожа на щеках вся в рытвинах. Лысина блестела, и только на висках торчали пепельные волосы. Он отбрасывал тень и выглядел не менее реальным, чем все окружающие меня люди.
Я подумал, что этот мужик наверняка попросит поделиться сигаретой, но он молча завёл руки за спину и, как фокусник из дешёвого цирка, откуда-то вынул и расправил перед моим лицом грязную тряпку, а потом бросил её на меня. Серая тряпка повисла на моей правой руке.
Я не помню, осязал ли я прикосновение, но навсегда запомнил вонь. Тряпка воняла тухлыми яйцами, мочой, дерьмом, мертвечиной. Всеми самыми отвратительными запахами, какие только существуют. Не знаю, как меня только не вывернуло от этого смрада.
Я вскочил с места и давай крутиться, трясти рукой. Ко мне подбежала какая-то беспокойная женщина. Она подумала, что мне нужна помощь, вцепилась в моё плечо, наверное, боялась, что я упаду, и кричала прямо мне в ухо: «Что случилось?».
«Тряпка! Тряпку эту снимите с меня», — орал я, и в ту секунду до меня доходило, что нет никакой тряпки и нет никакого плешивого мужика, а я просто бьюсь в панике посреди автовокзала на глазах у десятков людей.
Женщина отпустила моё плечо, и я увидел, как лицо её поменялось. Она сообразила, что я не в порядке и пожалела, что бросилась помогать ненормальному.
«А, тряпка, понятно», — теперь она говорила со мной совсем другим тоном. Это был далеко не первый мой приступ, однако тогда меня впервые назвали «сумасшедшим». Так и есть. Я принимаю лекарства, годами не вижу своих «гостей», но я никогда не узнаю, каково это быть «нормальным». Хотя я сомневаюсь, что нормальность — это не выдумка. Зная о разных психических расстройствах, я понимаю, что вокруг больше тех людей, которые ошибочно считают себя здоровыми, чем тех, которые воображают себя больными.
А моя рука после той тряпки воняла ещё несколько дней. В первый день я не мог есть, потому что меня тошнило от этого запаха. Кожа на руке у меня вся высохла, потому что я постоянно мыл её с мылом до локтя. Запах был воображаемый, я это знал, но его на время удавалось перебить ароматом мыла.
Вам интересно, что происходит в голове того, кто страдает одной из форм шизофрении? Вряд ли больной человек сможет это адекватно сформулировать, ведь ему мешает расстройство личности. К тому же шизофреники далеко не всегда понимают, что они не в своём уме.
Да, насчёт галлюцинаций. В кино часто показывают, что перед сумасшедшим возникают образы, люди, существа, которые выглядят настоящими, как часть внешней среды. Однако в большинстве случаев шизофренические видения и голоса возникают внутри головы больного. Люди с подобными расстройствами хотя и теряют способность отличать реальность от бреда, но точно могут сказать, что слышат голос именно у себя в голове, а не откуда-нибудь из унитаза. То же самое с видениями, часто больные люди видят разницу между иллюзией и реально существующими предметами и воспринимают эти видения как насланное проклятье или кем-то внедрённые в их головы изображения.
Но бывает и такое, что кажущиеся образы интегрированы во внешний мир так, что больной может видеть перед собой, например, давно умершего отца и рассмотреть каждую пуговицу на его пиджаке. Бывает такой вид галлюцинаций, но в очень редких случаях. Такие галлюцинации называются истинными.
И я один из тех, кому «повезло» получить такое редкое расстройство.
Как я уже сказал, обычно шизофреники упрямо верят, будто с мозгами у них всё в порядке, а голоса и образы трактуют, как мистические явления, поэтому психиатрам бывает так сложно настроить человека на выздоровление. А я ещё до первого посещения психиатра догадался, что тронулся умом.
Правда мне это не помогало вести себя как здоровый человек. Я вовлекался в свой бред и не мог ничего контролировать, а когда приступ заканчивался, то сразу понимал, что всё это было галлюцинацией. Представьте, что вы спите и видите сон. Какой бы абсурд там не происходил, вы не подозреваете, что спите, а когда просыпаетесь, то для вас становится очевидной вся нелепость и невозможность увиденного. То же самое происходило со мной, только наяву. Чаще всего мне мерещились разные люди. Я называю их «гостями». Почти всегда эти «гости» были очень неприятные, они вызывали у меня страх, отторжение или ненависть. Больше всех я ненавидел плешивого мужика, который являлся ко мне несколько раз. Вообразите себе, как глупо я себя чувствовал, понимая, что больше всего на свете презираю того, кто даже не существует.
Первый раз я встретил его в зале ожидания на автовокзале. Я просто сидел, ссутулившись, листал какие-то картинки в телефоне, чтобы убить время, и ко мне подошёл он.
Этот мужик встал прямо передо мной. Он был совсем невысокого роста, слишком тощим для своего костюма, старые брюки были высоко и туго затянуты ремнём. У мужика был нос, как зрелый лимон, с огромными порами, кожа на щеках вся в рытвинах. Лысина блестела, и только на висках торчали пепельные волосы. Он отбрасывал тень и выглядел не менее реальным, чем все окружающие меня люди.
Я подумал, что этот мужик наверняка попросит поделиться сигаретой, но он молча завёл руки за спину и, как фокусник из дешёвого цирка, откуда-то вынул и расправил перед моим лицом грязную тряпку, а потом бросил её на меня. Серая тряпка повисла на моей правой руке.
Я не помню, осязал ли я прикосновение, но навсегда запомнил вонь. Тряпка воняла тухлыми яйцами, мочой, дерьмом, мертвечиной. Всеми самыми отвратительными запахами, какие только существуют. Не знаю, как меня только не вывернуло от этого смрада.
Я вскочил с места и давай крутиться, трясти рукой. Ко мне подбежала какая-то беспокойная женщина. Она подумала, что мне нужна помощь, вцепилась в моё плечо, наверное, боялась, что я упаду, и кричала прямо мне в ухо: «Что случилось?».
«Тряпка! Тряпку эту снимите с меня», — орал я, и в ту секунду до меня доходило, что нет никакой тряпки и нет никакого плешивого мужика, а я просто бьюсь в панике посреди автовокзала на глазах у десятков людей.
Женщина отпустила моё плечо, и я увидел, как лицо её поменялось. Она сообразила, что я не в порядке и пожалела, что бросилась помогать ненормальному.
«А, тряпка, понятно», — теперь она говорила со мной совсем другим тоном. Это был далеко не первый мой приступ, однако тогда меня впервые назвали «сумасшедшим». Так и есть. Я принимаю лекарства, годами не вижу своих «гостей», но я никогда не узнаю, каково это быть «нормальным». Хотя я сомневаюсь, что нормальность — это не выдумка. Зная о разных психических расстройствах, я понимаю, что вокруг больше тех людей, которые ошибочно считают себя здоровыми, чем тех, которые воображают себя больными.
А моя рука после той тряпки воняла ещё несколько дней. В первый день я не мог есть, потому что меня тошнило от этого запаха. Кожа на руке у меня вся высохла, потому что я постоянно мыл её с мылом до локтя. Запах был воображаемый, я это знал, но его на время удавалось перебить ароматом мыла.
> Любимых крипи-паст, тред
> Эта криповатая история произошла в 2000 году, в мою бытность первокурсником. Учился я в Москве, а жил в небольшом посёлке в З0 км от МКАДа, откуда добирался на электричке.
> Весна. Пятница. По традиции, мы — студенты — допоздна отмечали этот день недели большим количеством пива с сухариками и задушевными беседами.
> Уже поздно. Все разговоры сказаны, все деньги инвестированы в напитки, и мне пора срочно прощаться, чтобы успеть на последнюю электричку до дома.
> Едва успев на вокзале взять бутылочку пива на последние деньги, забегаю в закрывающиеся двери. Тронулись. Пассажиров — единицы. И я, узнав у одного из них о маршруте, понимаю, что поезд — дальний, а значит, всего несколько остановок на пути. Конечно, в моём маленьком посёлке мне сойти не удастся. Но вот в городе за 8 км до него — вполне возможно. Я начинаю неспешно прикидывать план действий и перебирать варианты: идти пешком ночью — не подходит, денег на такси нет, автобусы уже не ходят, вокзал в этом городке ночью закрыт, если позвонить — кому и как? У меня с собой лишь зажигалка, разряженный телефон и пакет с большой общей тетрадью. За этими думами я благополучно засыпаю.
> Просыпаюсь от того, что мне нереально холодно, вот просто до дрожи. Открываю глаза и вижу: прямо передо мной на сиденье сидит большой чёрный пёс и смотрит на меня стеклянными глазами. В вагоне полная темнота и ни единого человека. Только стук колёс. За окнами — лес. Я, слабо соображая, пытаюсь встать, но пёс начинает рычать на меня и скалить клыки. Я пытаюсь с ним о чём-то говорить и, немного заболтав, бочком пробираюсь к тамбуру. Собака меня не преследует, остаётся сидеть в прежней позе и рычать.
> Немного переведя дух, я всё-таки пробираюсь в соседний вагон. Тут светло и тепло. И сидят несколько людей. Ближе всего ко мне сидит пьяный старик, похожий на цыгана, везёт с собой двух дохлых неощипанных кур в корзине. Подсаживаюсь. С трудом узнаю у попутчика, что проехали мы слишком много, следующая остановка вроде скоро должна быть. В этих местах я никогда не был. Иду к схеме пути прикидывать, сколько же я проспал, и что, в конце концов, теперь делать. В полном недоумении сажусь к старику обратно, решая сойти на первой остановке. Старик начинает рассказывать какую-то историю про то, как его дочь Жанна заживо сгорела вместе с их домом, и он пьёт из-за этого. Его диалект, тем более по пьяному делу, я почти не могу разобрать, поэтому, отвернувшись к окну, пытаюсь привести мысли в порядок и дождаться остановки.
> Дожидаюсь. По моим прикидкам, около двух часов прошло, как мы проехали мою платформу. То есть — далековато я от дома. Выходим вместе со стариком на этой остановке. Я пытаюсь получить у него информацию, куда тут можно пойти, у кого спросить и т.п. Но я его окончательно перестал понимать и поэтому отпускаю. На перрон вышли ещё три человека, я пытаюсь подойти к ним с теми же вопросами, но двое от меня шарахаются, а третий — лысый мужик — вскользь кидает: «Остерегайся цыган!» — и быстро удаляется.
> Платформа пустеет. Электричка ушла. Кругом темнота, если не считать одного тусклого фонаря. Никаких строений нет, только деревья вокруг платформы. Даже касс и лавок здесь нет. Остатки алкоголя из меня выветрились. В то время я был довольно беспечным, но в этой ситуации меня начало немного плющить. Не то чтобы был повод, просто полнейшая неопределённость и мистика происходящего. По прикидкам часа 3 ночи. И жуткий холод.
> Постоял, подумал и решил немного обследовать окрестности, ну какие-то дома или магазины рядом должны же быть, хотя бы погреться. Пошёл в сторону, куда все удалились. Походил по тропинкам туда-сюда, пару раз обошёл платформу — нет никакой ясности. Даже звуков каких-то посторонних нет.
> Иду обратно на перрон. Смотрю — старик, с которым ехали, лежит на земле со своими курами и улыбается мне, хотя вот минуту назад его тут точно не было. Я удивился, спрашиваю: «Тебе не холодно?». Он, улыбаясь, отчеканивает чисто: «Где. Моя. Собака». Я застыл. Он повторил ещё громче. Я говорю: «Какая собака? Чёрная?» Этот цыган вскакивает с земли: «Что ты сделал с моей собакой?!!» И бросается на меня, пытаясь душить. Не сказать, что силы богатырской он, но и не слабый точно. Начинаю его отпихивать, я обескуражен всем происходящим. Оттолкнул, он свалился к своим курам. И тут совсем непонятно откуда выскакивает цыганка с доской от забора, в которой гвозди торчат. Начинает орать на меня по-своему, вроде как я старика избиваю. У неё один глаз, во втором только белок. Начинаю объяснять ситуацию, потом плюю на это и отправляюсь на платформу.
> Встаю под фонарём, жду непонятно чего. Понимаю, что обнаруживаю себя, если сейчас они придут ко мне сюда, мне меньше всего это надо. Но идти, по сути, некуда.
> Идут. Даже бегут. Их четверо. Одноглазая цыганка позвала ещё двух цыганок и одного молодого амбала, вроде как сына одной из них. Он подбегает ко мне с ножом. Орёт: «Ты убил Жанну?» Полный сюр. Очнувшись, пытаюсь объяснить, что проспал свою остановку, что старика встретил в поезде и т.д. Ничего не слушают, орут, кидаются друг на друга и на меня. Цыган приставляет нож вплотную мне к горлу. У меня выступают слёзы. Думаю — вот и конец. Сказать ничего не могу. Ступор полный. Не знаю, сколько прошло, но одна из цыганок всё-таки отталкивает его. Мне — пощёчину. Опять начинают ругаться между собой. В это время я ретируюсь. Прыгаю с платформы и бегу, бегу.
> Может, километра полтора-два в итоге я прошёл. Хвоста вроде нет, останавливался несколько раз, проверял. Сердце просто бешено колотится. Пошли какие-то ветхие домики. Стучу — не открывают, или нет никого. Вроде и холод уже не чувствуется, но надо что-то делать. Темнота всюду по-прежнему. Может, с десяток домов обошёл. Где-то шептались за дверью, но не открывали, где-то орали, чтобы убирался.
> Звоню в один дом. Женщина русская спрашивает, чего надо. В доме младенец орёт, надрывается. Рассказываю историю. Умоляю впустить. Стою, канючу. Предложил ей свой телефон, посмотрела на него через окно. Открывает. Взяла телефон. Пригласила, говорит, дождись рассвета за столом. Вскипятила чайник. На ребёнка — ноль внимания, он кричит, не переставая. Я говорю, может, с ребёнком помощь нужна. Говорит, сиди, не твоё дело. Сижу. Чай пью. Вроде даже согрелся, минут двадцать прошло.
> А она ходит то по дому, то во двор, непонятно чем занимается. Присмотрелся — вроде рожать ей точно поздно, может, бабушка. Её нет. Ребёнок затих. Жду ещё десять минут. Её нет. Ну, я встал и пошёл в комнату к ребёнку, ну мало ли чего с ним. Смотрю — нет там никого, импровизированная кроватка есть, а в ней нет ребёнка, но вроде и двери второй нет, а мимо меня она не заходила. Думаю, сколько неведомой херни мне ещё этой ночью предстоит вынести. В итоге пришла, села за стол,
зинит ето коа
Мулла/Срулла
Я не помню, когда всё это со мной началось. Может быть, ещё в раннем детстве. В детском саду я рассказывал своим друзьям, что в кустах у забора живёт Тигровый человек. Он покрыт шерстью и весь в полосках, у него звериная пасть, но глаза, как у людей. У него человеческие руки, только лохматые и с острыми когтями. Тигровый человек страшный, но никого не обижает. У него нет друзей и он всегда грустный.
Я уже не помню точно, в самом ли деле видел его или просто верил собственным выдумкам. Тигровый человек мог быть моим первым «гостем». Есть у меня ощущение, что я его видел. Другие дети не видели, но я их очень напугал своими рассказами.
В детском саду из-за меня устроили собрание. Вызвали моих родителей, разговаривали с ними строго, жаловались, что из-за моего вранья детки плохо спят и часто плачут.
Мои мама и папа заступились за меня. Они сказали, что уникальный взгляд на вещи и богатая фантазия – это дар, присущий почти каждому ребёнку. Всё так и должно быть, так детям и положено развиваться, а взрослые губят эти таланты, потому что они им неудобны.
Хорошие у меня родители. Столько в них любви и доброты. И за что я им такой достался? Со мной им не повезло.
Приступы. Приступы. Приступы. Я шёл ранним утром через городской парк. На одной из веранд сидели люди. Я не мог пройти мимо, ноги сами вели меня к ним. У моих галлюцинаций будто всегда есть сценарий, и я отыгрываю в нём свою роль, не имея возможности повлиять на события. Войдя на веранду, я сел с краю на скамейку. Люди, что сидели там, выглядели ужасно. По виду это были алкоголики последней стадии. Пропитые насквозь. У них были вздутые лица, почти не видно глаз из-за опухолей, но говорили они осмыслено.
Я среди них был просто наблюдателем и слушателем. Эти люди не обращали на меня внимания.
Среди них сидела женщина, такая же безобразная, как и мужчины. У неё не хватало передних зубов, кулаки в ссадинах. Она рассказывала, что не только сама спилась, но и споила своего сына Ванечку. Ещё юношей он стал пить с матерью на пару. Другие алкоголики сочувственно кивали, слушали, просили её не терзать себя виной.
Женщина продолжала откровенничать: «А ещё у меня выкидыш случился». Мужчины угрюмо опустили головы. Алкоголичка махнула рукой: «Может, так и лучше. Ребёнок тот был от Ванечки».
Я сидел, слушал всё это и никуда не мог деться.
«Вырождение — цена порока», – сказал один из алкоголиков. Сказал без укора, будто просто подвёл печальный итог.
Эти слова. Вырождение – цена порока. Я даже не сразу понял их смысл. Как мой нездоровый мозг сумел сгенерировать эту фразу? Вспоминая свой приступ, я думал, что, возможно, слышал эти слова ранее. Может, цитата какая-нибудь? Искал фразу в Гугле, в кавычках и без кавычек — ничего не нашёл.
Меня самого удивляет, как мои «гости» могут быть такими реалистичными и продуманными? Будто живут своей жизнью, независимо от меня.
Только однажды я лежал в психиатрической клинике. Добровольно провёл там полтора месяца. Думал, что под постоянным наблюдением врачей смогу стать здоровее. Ошибался. В неволе, среди таких же, как я, безумцев, мне становится хуже. После я лечился только дома, принимал препараты по рецептам. «Гости» могут не являться много месяцев или целый год, а новый приступ всегда сигналит о том, что пришло время скорректировать лекарственную терапию.
Хорошо, если мне удавалось вовремя обнаружить, что привычные дозы уже не действуют. Первый сигнал – это сильно обострённое обоняние. Для меня всё начинает пахнуть слишком сильно. Пахнет земля в цветочных горшках. Очень пахнет табаком у подъезда. Каждый человек на улице по-своему пахнет, от каждого прохожего тянется шлейф его запаха. И не так, чтобы едва уловимо, а так что вшибает нос.
Заметив подобное, я сразу бежал к своему врачу. Но бывало, что приступы случались внезапно. Я работал на бюджетном предприятии. Не хотелось вечно висеть на шее у родителей или нищенствовать на пособие. Платили мне копейки, среди моих коллег были одни пенсионеры, а я был доволен тем, что у меня есть занятие.
Первый раз мне повезло, когда у меня случился приступ на работе. Я был один. Сидел за компьютером, проверял таблицы, и вдруг в кабинет вошёл мужчина в ярко-синем пиджаке, в белой рубашке и с красным галстуком-бабочкой. Он на ходу застегнул верхнюю пуговицу пиджака, вздёрнул лацканы и бодро воскликнул: «Ну что, повеселимся?».
Я выругался на него матерным словом. Мужчина неодобрительно нахмурился и вильнул в сторону, уступая место другим «гостям». Их было много. Разодетые мужчины и женщины заполонили кабинет. Они были в чёрных фраках, в пёстрых платьях, их лица были напудрены и размалёваны. Я догадался, что это актёры театра и сейчас у них антракт, они пришли отдохнуть, прежде чем снова выйти на сцену.
Мне стало стыдно за свою ругань. Я стал протискиваться среди артистов, чтобы найти того, кому нагрубил. Увидел спину в синем пиджаке, потянул за плечо и говорю: «Извините меня, пожалуйста, я не хотел вас обидеть». Человек повернулся ко мне. Это был не тот мужчина. В таком же пиджаке, с галстуком-бабочкой, но не он. Этот был намного моложе. Он смотрел на меня озадаченно, не понимал, за что я прошу прощения.
Поняв, что обознался, я хотел вернуться на свой стул. Дорогу мне преградила зрелая женщина в восточном наряде, она протянула поднос, на котором были выложены нарезанные кусочки розового мяса. Женщина сказала: «Попробуй, это наше традиционное блюдо!». Я потянулся, чтобы взять кусочек, но женщина погрозила мне пальцем – так у них не принято, следовало есть прямо с тарелки.
Я наклонился, взял кусочек розового мяса зубами, стал жевать, но не почувствовал вкуса, тогда и догадался, что всё это приступ безумия. И вот я уже стоял посреди пустого кабинета, и во рту у меня ничего не было. Всё исчезло. Как всегда, очнувшись от внезапного приступа, я думал только одно: добежать домой, выпить двойную дозу таблеток и лечь спать, а утром к врачу сразу как проснусь.
В другой раз, спустя много месяцев, приступ случился в середине рабочего дня. Стучали в дверь с улицы. Мои коллеги не отзывались, а я думал, кто там так настойчиво долбит в незапертую дверь. Весь на нервах, я вышел в коридор, толкнул входную дверь, и на меня шагнул плешивый мужик. Я резко отступил назад, а он бросил на меня свою зловонную тряпку, будто сеть. Тряпка зацепилась мне за правое плечо и покрыла всю мою руку. Опять эта вонь!
Плешивый мужик, не мигая глазами, рассмеялся мне в лицо, показав свои уродливые жёлтые зубы. Я был взбешён и кинулся на ублюдка с кулаками. Плешивый не ожидал от меня такой злости и трусливо отодвинулся к стене. Меня было не остановить. От испуга мужик вдруг весь затрясся и грохнулся на пол. Ноги и руки его дёргались, а изо рта пошла пена, жёлтая, как его зубы. Плешивый бился в судорогах. Глаза его были широко открыты, зубы стиснуты, дёсны окрасились кровью. Я бросил на мужика его вонючую тряпку, и он перестал сотрясаться.
Гнев отпустил меня. Я понял, что натворил. Он же умер! Я убил плешивого мужика. Я теперь убийца!
Мои коллеги сбежались на шум. Я стоял над мёртвым телом. Они смотрели на меня растерянно. Меня поймали с поличным, и я каялся перед ними. Я плакал, говорил, что не хотел убивать, так само получилось, но скоро вспомнил, что плешивый мужик всегда существовал только в моей голове. Я одновременно испытал облегчение, потому что мне не придётся нести наказание за убийство, и сожаление, ведь все мои коллеги увидели меня в приступе. Мне предложили пойти в отпуск, отдохнуть, но я уволился из той конторы насовсем. Там больше никто не смотрел на меня как на равного. Всю следующую неделю моя рука не только воняла, но и чесалась. На ней появились красные воспаления. И если запаха никто не замечал, то эти красные пятна были настоящими. Люди спрашивали, что у меня с рукой. Того плешивого мужика я больше живым не видел. Так работают мои бредни: если кто-то из «гостей» умирает, то это навсегда. Я сказал, что не видел плешивого живым, но ещё один раз он показался мне во время ночного приступа по телевизору.
Сны я вижу очень редко. Однако бывает, что я сплю беспокойно и просыпаюсь ненадолго посреди ночи. И во время одного из таких ночных пробуждений со мной случился приступ.
Я открыл глаза и увидел, что телевизор в моей спальне не выключен. На экране мерцали красноватые помехи. Я сел в кровати, потёр глаза и увидел на экране трансляцию странного сюжета. Голый по пояс плешивый мужик прохаживался среди садовых деревьев. Он был в заросшем огороде, в кадре появлялась и исчезала беседка, сколоченная из досок.
Внимание оператора было направлено на плешивого мужика. На экране зумом чередовались общие и крупные планы. Плешивый не смотрел в камеру, но очевидно знал, что его снимают, и будто позировал для оператора: то вставал боком, то поворачивался спиной, показывал торс. Его тело местами покрывали экземы и язвы. Снято всё это было на любительскую видеокамеру с форматом кадра четыре на три.
Я смотрел видео и думал: «Это ведь тот самый мужик, которого я убил». Мне было гадко от увиденного и горько от чувства вины. Я раскаивался за смерть человека, которого никогда не существовало.
Галлюцинациям почти всегда удавалось меня обмануть. Однажды я разговаривал с двухсотлетним дедом, который жаловался мне на свою никчёмность. Он говорил, что ещё сто лет назад был очень старым и что уже давно не помнит свою молодость, будто её не было никогда. А я говорил ему, что хоть и молод, но иногда тоже чувствую себя никчёмным, потому что болен шизофренией, и пока я это рассказывал, соображал, что со мной случился очередной приступ, а этот дед только мне мерещится.
Однажды у меня была девушка. Её не смущали мой диагноз и моё ослабленное медикаментами половое влечение. Она меня любила, а я разорвал с ней отношения. Всё потому, что эта девушка верила, будто я не сумасшедший. Она сказала, что у меня есть способность видеть больше, чем другие, сказала, что почти у каждого человека в глазах есть слепые пятна, люди просто не видят всей картины целиком, а я вижу и чувствую существ, которые находятся за гранью человеческого понимания. Ещё девушка посоветовала мне больше не принимать таблетки и принять всё то, что во мне есть, научиться с этим жить.
Я расстался с ней. Сказал, что больше не люблю её и не хочу с ней видеться. Это была неправда. Правда в том, что я не хочу быть одним из тех, кто верит в реальность своих галлюцинаций. Я хочу быть здоровым. Здоровым насколько это возможно с моим психическим расстройством.
В бункере
— Сколько же нас осталось? Людей, а не этих облученных мутантов? Я знал, что так будет, знал... Мне не верили, но теперь все мертвы, и никто не назовет меня безумцем...
Так бормотал себе под нос Кирилл — один из немногих счастливчиков вида homo sapiens, который ещё мог мыслить и говорить.
О ядерной войне говорили много перед началом этих учений, но всерьёз такую перспективу не рассматривали. Анклав, в который входили США, Франция, Великобритания и Южная Корея, запланировал ядерные испытания в непосредственной близости от границ Китая, в ответ на что азиатская держава привела в боевую готовность весь ядерный арсенал. Россия поддержала Китай и тоже объявила о подготовке своих боеголовок.
Кирилл не выходил на работу и не спал уже три дня. Он смотрел ТВ и сидел за компьютером, выискивая новые факты, по крупинкам собирая информацию. Он уже потерял надежду на возможность спасения своих близких и друзей — все крутили пальцем у виска, когда один из топ-менеджеров крупного банка рассказывал о строительстве бункера, о необходимости больших запасах продовольствия, которых бы хватило, чтобы переждать ядерную войну, и о приобретённых им передовых генераторах, которые могут давать энергию на протяжении 20 лет.
И вот это случилось. 13 июля произошел пуск первой боеголовки: Китай стер с лица земли южнокорейский город Инчхон. На это Анклав ответил массированными ядерными ударами по территории Китая и дальневосточной части России. Третья мировая война началась...
— Пора, — словно в тумане, Кирилл бежал из своего особняка к детской песочнице.
— Прости меня, дочка, — выдохнул он, открывая крышку бункера в центре детской площадки. Перед глазами пронеслись моменты жизни — знакомство с женой, свадьба, первые успехи в бизнесе, рождение его принцессы — доченьки Ани, тяжелый развод... Жена уехала к матери, забрав с собой дочь, но он часто виделся с ней, и она его очень любила. За два месяца до начала войны Кирилл купил бывшей жене и дочери путевку на тур по Европе на все лето.
— Она так хотела в Диснейленд… — бормотал Кирилл, залезая в бункер. — Я не виноват, я не знал тогда, что всё так обернётся…
Слезы побежали по его щекам, в горле встал ком.
Он закрыл люк. Снаружи его не было видно — Кирилл позаботился о том, чтобы мародеры, которых будет много, не нашли его убежище. Он был спасен: один в уютно обставленном бункере, где ему придется провести десятки лет. Здесь было всё: еда, одежда, душ, множество книг, все фильмы, снятые за последние 30 лет. Всё, кроме людей…
Прошло два месяца. Кирилл безуспешно пытался выйти на связь с мобильника. Он бросался из угла в угол, чтобы эта проклятая антенна поймала хоть какой-то сигнал. Нет, он, конечно, понимал, что сейчас наверху настоящий ад, но надежда, присущая человеку, не покидала его. Он хватался за последнюю соломинку, чтобы узнать хоть какие-то новости сверху. Ему стали неинтересны все книги, фильмы, он перестал следить за собой и стал похож на бомжа. Кирилл всё чаще ловил себя на мыслях о суициде…
Вдруг он услышал скрежет о крышку люка снаружи. Сначала Кирилл подумал, что ему показалось, но звук повторялся раз за разом. Кто-то пытался вскрыть крышку, как консервную банку.
Кирилл больше не мог выдержать весь этот ужас. Белые от напряжения пальцы сжали рукоятку пистолета ТТ.
«Вот и все… Они меня нашли».
Последние мысли Кирилла были о дочери. В бункере раздался выстрел.
— Сколько же нас осталось? Людей, а не этих облученных мутантов? Я знал, что так будет, знал... Мне не верили, но теперь все мертвы, и никто не назовет меня безумцем...
Так бормотал себе под нос Кирилл — один из немногих счастливчиков вида homo sapiens, который ещё мог мыслить и говорить.
О ядерной войне говорили много перед началом этих учений, но всерьёз такую перспективу не рассматривали. Анклав, в который входили США, Франция, Великобритания и Южная Корея, запланировал ядерные испытания в непосредственной близости от границ Китая, в ответ на что азиатская держава привела в боевую готовность весь ядерный арсенал. Россия поддержала Китай и тоже объявила о подготовке своих боеголовок.
Кирилл не выходил на работу и не спал уже три дня. Он смотрел ТВ и сидел за компьютером, выискивая новые факты, по крупинкам собирая информацию. Он уже потерял надежду на возможность спасения своих близких и друзей — все крутили пальцем у виска, когда один из топ-менеджеров крупного банка рассказывал о строительстве бункера, о необходимости больших запасах продовольствия, которых бы хватило, чтобы переждать ядерную войну, и о приобретённых им передовых генераторах, которые могут давать энергию на протяжении 20 лет.
И вот это случилось. 13 июля произошел пуск первой боеголовки: Китай стер с лица земли южнокорейский город Инчхон. На это Анклав ответил массированными ядерными ударами по территории Китая и дальневосточной части России. Третья мировая война началась...
— Пора, — словно в тумане, Кирилл бежал из своего особняка к детской песочнице.
— Прости меня, дочка, — выдохнул он, открывая крышку бункера в центре детской площадки. Перед глазами пронеслись моменты жизни — знакомство с женой, свадьба, первые успехи в бизнесе, рождение его принцессы — доченьки Ани, тяжелый развод... Жена уехала к матери, забрав с собой дочь, но он часто виделся с ней, и она его очень любила. За два месяца до начала войны Кирилл купил бывшей жене и дочери путевку на тур по Европе на все лето.
— Она так хотела в Диснейленд… — бормотал Кирилл, залезая в бункер. — Я не виноват, я не знал тогда, что всё так обернётся…
Слезы побежали по его щекам, в горле встал ком.
Он закрыл люк. Снаружи его не было видно — Кирилл позаботился о том, чтобы мародеры, которых будет много, не нашли его убежище. Он был спасен: один в уютно обставленном бункере, где ему придется провести десятки лет. Здесь было всё: еда, одежда, душ, множество книг, все фильмы, снятые за последние 30 лет. Всё, кроме людей…
Прошло два месяца. Кирилл безуспешно пытался выйти на связь с мобильника. Он бросался из угла в угол, чтобы эта проклятая антенна поймала хоть какой-то сигнал. Нет, он, конечно, понимал, что сейчас наверху настоящий ад, но надежда, присущая человеку, не покидала его. Он хватался за последнюю соломинку, чтобы узнать хоть какие-то новости сверху. Ему стали неинтересны все книги, фильмы, он перестал следить за собой и стал похож на бомжа. Кирилл всё чаще ловил себя на мыслях о суициде…
Вдруг он услышал скрежет о крышку люка снаружи. Сначала Кирилл подумал, что ему показалось, но звук повторялся раз за разом. Кто-то пытался вскрыть крышку, как консервную банку.
Кирилл больше не мог выдержать весь этот ужас. Белые от напряжения пальцы сжали рукоятку пистолета ТТ.
«Вот и все… Они меня нашли».
Последние мысли Кирилла были о дочери. В бункере раздался выстрел.
*
— Нет, доктор, я не знаю, — повторила Светлана. — Подождите секундочку, пожалуйста... Анечка, иди поиграй в песочнице, там все твои игрушки.
Дочь послушно вышла на улицу, и Светлана вернулась к прерванному телефонному разговору:
— Да, извините... Мы только прилетели из Франции. Я пыталась связаться с ним, но безуспешно. Друзья Кирилла тоже не могут его найти, он как сквозь землю провалился. Вот мы и приехали в загородный дом, но и здесь его нет. Соседи говорят, что он не объявлялся месяца три, а перед этим он распустил личную охрану и весь персонал...
— А вы не спрашивали у них, как он себя вел в последние дни перед исчезновением?
— Коллеги говорят, что у него была какая-то странная паранойя по поводу ядерной войны. Может, он из-за этого сбежал куда-нибудь? За границу, например?
— Вполне может быть, — согласился доктор. — В любом случае, прописанные ему лекарства наверняка давно уже кончились, а без них его болезнь начнёт быстро прогрессировать. Меня это сильно беспокоит. Светлана, Кирилла нужно снова поместить в клинику. Полежит, полечится, окрепнут нервы, и все будет хорошо.
— Да, доктор, я обязательно с ним поговорю об этом, как только он объявится. Он прислушается ко мне, ведь как-никак жена, хоть и бывшая... До свидания.
Светлана вышла во двор и, щурясь от солнечного света, подошла к песочнице.
— Анечка, поехали, поищем папу у бабушки.
— Ну мам, я испекла папе только три куличика из песка, а хочу еще! И грабельки мои тут. Давай еще тут побудем, и папа приедет... — сказала Аня, сгребая песок и раз за разом проводя грабелькой по крышке люка…
Когда приходят гости
Если бы кто-нибудь сделал фотографию вида из нашего окна, то снимок бы вышел совершенно ничем не примечательным. Ну двор многоквартирного дома, ну дорога. Обычный пасмурный зимний вечер – еще не темно, но меланхоличный сумрак уже сковал соседние строения неясными тенями. Впрочем, при более подробном рассматривании картинки стало бы ясно – что-то явно на снимке не так. В соседних домах не горит свет, какие-то из них занавешены одеялами, почти все лишены стекол. Тяжелые облака в небе застыли в причудливых формах – прямо над нашим «колодцем» зависла гигантская ватная черепаха о пяти лапах, чуть подальше – собачья голова. Простор для больной фантазии романтиков – любителей наблюдать за «замками в небе».
Я вот уже где-то полтора года смотрю на эту «черепаху» - с тех самых пор, как внезапно окончилась обыденная жизнь. С тех самых, пор, как я появился в Доме. Уже полтора года, как облака застыли в небе, словно кто-то нажал кнопку «пауза» на исполинском пульте, полтора года, как вечерний сумрак не сменяется ночью, а выпавший снег не собирается таять. На улицах царит полный штиль – во всех возможных смыслах этого слова. Странно, но почему-то никто не может вспомнить, как это началось, хотя прошло не так много времени. Многие не могут вспомнить, как оказались в Доме. Одни говорят, что была Война, другие утверждают, что на нашу планету высадились пришельцы – но это все бредни сходящих от безысходности с ума людей, на самом деле тут абсолютно у каждого выборочная амнезия. Я помню работу, помню, как собирался сделать предложение Наташке, помню, как возил Айка к ветеринару. А потом просто появился Дом, и словно я уже давным-давно знаю всех его обитателей, а родители, невеста, привычки и предпочтения – словно события в перечитанной до дыр книге: интересно, но разве это было со мной? Разве что кольцо на пальце напоминает о реальности счастливых вечеров, проведенных вместе с Наташей, да силуэт собачьей головы в навеки замурованном самом себе небе – о любимом псе.
- Как думаешь, это случилось только с людьми? – спрашиваю я Мишку. Он сидит рядом, курит моховую самокрутку – долговязый, всегда слишком нервный. Мой друг детства, с которым мы потеряли связь лет эдак восемь тому назад, и по случайности в итоге оба оказались в Доме.
- В смысле? – не сразу откликнулся Миша. Смотрю на него – взгляд на небритом лице устремлен куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем позволяют видеть стены. Наверное, тоже вспоминает родных. Мы здесь стараемся не делать этого, чтобы не «разносить тоску» - за это можно вполне схлопотать по морде, порядки здесь почти тюремные.
- Ну, ОНИ только за людьми приходят? Или лошади, вороны там, комары всякие – их они тоже… того? Мишка смотрит на меня, как на идиота.
- Жека, какие комары? Зима на улице почти два года как, комары не летают. Мишка тушит самокрутку, хлопает меня по плечу и идет на кухню. – Жрать не хочешь? А я пойду, чо-то на кишку закину.
Хорошо, что у нас есть подвал. В подвал пускают только тех, кто у нас «по хозяйству». Внизу неплохо растет картошка, мох для самокруток, а еще у нас есть целый крысиный питомник. Мы живем почти впроголодь, но с голоду точно не умираем. Хорошо, что крысы плодятся со скоростью похотливых метеоров, а питаются отходами. А еще, судя по слухам, теми несчастными, кто не успел вовремя спрятаться, ну или откинулся по болезни. Слухи – слухами, но кладбища у нас в Доме нет, а на улицу никто не выходит. Раньше нас было около двух сотен, сейчас – девяносто три человека. Наш Дом – это самая обычная хрущевая пятиэтажка, но пятый этаж почти полностью разрушен, и лестничный пролет мы просто забаррикадировали снятыми с петель дверьми и мебелью, принадлежавшей бывшим владельцам. Что странно – среди нас нет ни одного коренного жителя этого здания. Как и почему мы здесь – непонятно, как непонятно, почему во время такого бедствия в доме работает электричество. Нет связи, радио молчит, телевизор мы даже не пытаемся включать – шум помех почему-то привлекает Гостей. Я не знаю, кому пришло в голову дать им такое название, но оно прижилось. Один из нас обязательно стоит на посту около окна и наблюдает в маленькую щелочку между одеял. Мы сменяем друг друга каждые несколько часов, потому что знаем – если пропустить момент прибытия, мы все покойники. Впрочем, мы и так покойники, но человек – такое создание, что даже летя с небоскреба головой вниз, еще на что-то надеется. Изо всех сил надеется, что это ему только снится, что под ним будет проезжать фура с ватой, надеется, что отделается переломом ноги и выйдет из больницы. Так же и мы надеемся, что все закончится, нас спасут, вторжение прекратится. Но нас некому спасать. Неизвестно, есть ли еще такие Дома, как наш, или мы – последние представители своей расы на планете.
Вчера была моя очередь дежурить. Очень важно не проморгать равномерные вспышки зеленого света – словно кто-то идет из-за угла здания, мигая фонариком. На вспышки смотреть еще можно, но Гостей никто из выживших не видел. Говорят, что они чувствуют взгляд, и по нему находят нас. Гости словно делают обход – появляются на горизонте, проверяют дома на наличие живности и уходят, если ничего не найдут. Никто не может даже сказать, каких они размеров. Иногда они абсолютно беззвучны, иногда – очень шумные. Они имитируют человеческую речь, звуки техники и живой природы, всегда по-разному. Я думаю, они пытаются выманить нас – они знают, что мы здесь, но не могут найти. Мы прячемся. По-детски, под одеялами, но это помогает. Я все думаю, что же будет, если они поймут, что под одеяло можно заглянуть, и найти там живого человека. Тогда будет очень много крови. Говорят, будто они убивают безболезненно – никто не слышал ни единого вскрика, когда они кого-то находили. Они уходят и оставляют после себя скомканное, порванное ровно пополам или разодранное на мелкие куски тело. Мы слышим звуки рвущейся плоти и ломающихся костей – и никакого сопротивления. В конце концов, это ждет каждого из нас.
Вчера они приходили. На сером снегу зеленый стробоскоп виден очень хорошо, перепутать невозможно. Да и с чем путать цветную подвижную иллюминацию на сером стоп-кадре? Лишь заметив первый сполох, я задвигаю щелку и кричу во весь голос: «ГОСТИ!» Через мгновение разговоры стихают и начинается суета. По всему полу разбросаны одеяла, пледы, простыни, ковры. Я бегу вместе со всеми, в комнату на третьем этаже. У каждого есть свое место, но частенько добежать уже не успеваешь, и валишься где попало, укрываясь ближайшей ветошью. На этот раз Гости были шумные – мы слышали, как сотрясается земля от звуков их шагов. Я накрылся тяжелым ватным одеялом с головой, рухнув на пол рядом с Макарычем – он услужливо подвинулся. Затем наступила тишина – все заняли свои места и затаили дыхание. Звук несильного вдоха был способен привлечь их внимание. Я помню Диану – девочку лет двенадцати, что жила с нами месяца три назад. Помню, как ее тихий детский всхлип был похож на взрыв бомбы в той звенящей тишине. Помню ровный, будто лазером сделанный срез на детской ноге, чуть выше колена. Помню, что не сразу понял, что розовый мешок, в котором лежала ее голова – это ее собственные легкие. Тогда они вошли в Дом, отперев дверь ключом, судя по звукам. Забавно, у нас нет ни одной двери – все пошло на баррикады. На этот раз Гости не входили. Видимо, для этих существ – кем или чем бы они ни были, размер не имел значения. Поняв, что они снаружи, я осторожно отодвинул самый краешек одеяла в сторону – достаточно, чтобы видеть оконный проем, занавешенный таким же тяжелым одеялом. С обратной стороны оно подсвечивалось зелеными всполохами, и была четко видна тень. Вытянутая голова занимала почти всю площадь окна третьего этажа. Он просто стоял перед зданием и не двигался - так продолжалось минут пять. Потом он (или они?) просто ушел. Поняв, что на этот раз обошлось, люди стали вылезать из-под укрытий. Кто-то рыдал, кто-то разминал затекшие конечности. Я блевал. Долго, мучительно долго, почему-то думая о том, что теперь спать лягу голодным.
Если бы кто-нибудь сделал фотографию вида из нашего окна, то снимок бы вышел совершенно ничем не примечательным. Ну двор многоквартирного дома, ну дорога. Обычный пасмурный зимний вечер – еще не темно, но меланхоличный сумрак уже сковал соседние строения неясными тенями. Впрочем, при более подробном рассматривании картинки стало бы ясно – что-то явно на снимке не так. В соседних домах не горит свет, какие-то из них занавешены одеялами, почти все лишены стекол. Тяжелые облака в небе застыли в причудливых формах – прямо над нашим «колодцем» зависла гигантская ватная черепаха о пяти лапах, чуть подальше – собачья голова. Простор для больной фантазии романтиков – любителей наблюдать за «замками в небе».
Я вот уже где-то полтора года смотрю на эту «черепаху» - с тех самых пор, как внезапно окончилась обыденная жизнь. С тех самых, пор, как я появился в Доме. Уже полтора года, как облака застыли в небе, словно кто-то нажал кнопку «пауза» на исполинском пульте, полтора года, как вечерний сумрак не сменяется ночью, а выпавший снег не собирается таять. На улицах царит полный штиль – во всех возможных смыслах этого слова. Странно, но почему-то никто не может вспомнить, как это началось, хотя прошло не так много времени. Многие не могут вспомнить, как оказались в Доме. Одни говорят, что была Война, другие утверждают, что на нашу планету высадились пришельцы – но это все бредни сходящих от безысходности с ума людей, на самом деле тут абсолютно у каждого выборочная амнезия. Я помню работу, помню, как собирался сделать предложение Наташке, помню, как возил Айка к ветеринару. А потом просто появился Дом, и словно я уже давным-давно знаю всех его обитателей, а родители, невеста, привычки и предпочтения – словно события в перечитанной до дыр книге: интересно, но разве это было со мной? Разве что кольцо на пальце напоминает о реальности счастливых вечеров, проведенных вместе с Наташей, да силуэт собачьей головы в навеки замурованном самом себе небе – о любимом псе.
- Как думаешь, это случилось только с людьми? – спрашиваю я Мишку. Он сидит рядом, курит моховую самокрутку – долговязый, всегда слишком нервный. Мой друг детства, с которым мы потеряли связь лет эдак восемь тому назад, и по случайности в итоге оба оказались в Доме.
- В смысле? – не сразу откликнулся Миша. Смотрю на него – взгляд на небритом лице устремлен куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем позволяют видеть стены. Наверное, тоже вспоминает родных. Мы здесь стараемся не делать этого, чтобы не «разносить тоску» - за это можно вполне схлопотать по морде, порядки здесь почти тюремные.
- Ну, ОНИ только за людьми приходят? Или лошади, вороны там, комары всякие – их они тоже… того? Мишка смотрит на меня, как на идиота.
- Жека, какие комары? Зима на улице почти два года как, комары не летают. Мишка тушит самокрутку, хлопает меня по плечу и идет на кухню. – Жрать не хочешь? А я пойду, чо-то на кишку закину.
Хорошо, что у нас есть подвал. В подвал пускают только тех, кто у нас «по хозяйству». Внизу неплохо растет картошка, мох для самокруток, а еще у нас есть целый крысиный питомник. Мы живем почти впроголодь, но с голоду точно не умираем. Хорошо, что крысы плодятся со скоростью похотливых метеоров, а питаются отходами. А еще, судя по слухам, теми несчастными, кто не успел вовремя спрятаться, ну или откинулся по болезни. Слухи – слухами, но кладбища у нас в Доме нет, а на улицу никто не выходит. Раньше нас было около двух сотен, сейчас – девяносто три человека. Наш Дом – это самая обычная хрущевая пятиэтажка, но пятый этаж почти полностью разрушен, и лестничный пролет мы просто забаррикадировали снятыми с петель дверьми и мебелью, принадлежавшей бывшим владельцам. Что странно – среди нас нет ни одного коренного жителя этого здания. Как и почему мы здесь – непонятно, как непонятно, почему во время такого бедствия в доме работает электричество. Нет связи, радио молчит, телевизор мы даже не пытаемся включать – шум помех почему-то привлекает Гостей. Я не знаю, кому пришло в голову дать им такое название, но оно прижилось. Один из нас обязательно стоит на посту около окна и наблюдает в маленькую щелочку между одеял. Мы сменяем друг друга каждые несколько часов, потому что знаем – если пропустить момент прибытия, мы все покойники. Впрочем, мы и так покойники, но человек – такое создание, что даже летя с небоскреба головой вниз, еще на что-то надеется. Изо всех сил надеется, что это ему только снится, что под ним будет проезжать фура с ватой, надеется, что отделается переломом ноги и выйдет из больницы. Так же и мы надеемся, что все закончится, нас спасут, вторжение прекратится. Но нас некому спасать. Неизвестно, есть ли еще такие Дома, как наш, или мы – последние представители своей расы на планете.
Вчера была моя очередь дежурить. Очень важно не проморгать равномерные вспышки зеленого света – словно кто-то идет из-за угла здания, мигая фонариком. На вспышки смотреть еще можно, но Гостей никто из выживших не видел. Говорят, что они чувствуют взгляд, и по нему находят нас. Гости словно делают обход – появляются на горизонте, проверяют дома на наличие живности и уходят, если ничего не найдут. Никто не может даже сказать, каких они размеров. Иногда они абсолютно беззвучны, иногда – очень шумные. Они имитируют человеческую речь, звуки техники и живой природы, всегда по-разному. Я думаю, они пытаются выманить нас – они знают, что мы здесь, но не могут найти. Мы прячемся. По-детски, под одеялами, но это помогает. Я все думаю, что же будет, если они поймут, что под одеяло можно заглянуть, и найти там живого человека. Тогда будет очень много крови. Говорят, будто они убивают безболезненно – никто не слышал ни единого вскрика, когда они кого-то находили. Они уходят и оставляют после себя скомканное, порванное ровно пополам или разодранное на мелкие куски тело. Мы слышим звуки рвущейся плоти и ломающихся костей – и никакого сопротивления. В конце концов, это ждет каждого из нас.
Вчера они приходили. На сером снегу зеленый стробоскоп виден очень хорошо, перепутать невозможно. Да и с чем путать цветную подвижную иллюминацию на сером стоп-кадре? Лишь заметив первый сполох, я задвигаю щелку и кричу во весь голос: «ГОСТИ!» Через мгновение разговоры стихают и начинается суета. По всему полу разбросаны одеяла, пледы, простыни, ковры. Я бегу вместе со всеми, в комнату на третьем этаже. У каждого есть свое место, но частенько добежать уже не успеваешь, и валишься где попало, укрываясь ближайшей ветошью. На этот раз Гости были шумные – мы слышали, как сотрясается земля от звуков их шагов. Я накрылся тяжелым ватным одеялом с головой, рухнув на пол рядом с Макарычем – он услужливо подвинулся. Затем наступила тишина – все заняли свои места и затаили дыхание. Звук несильного вдоха был способен привлечь их внимание. Я помню Диану – девочку лет двенадцати, что жила с нами месяца три назад. Помню, как ее тихий детский всхлип был похож на взрыв бомбы в той звенящей тишине. Помню ровный, будто лазером сделанный срез на детской ноге, чуть выше колена. Помню, что не сразу понял, что розовый мешок, в котором лежала ее голова – это ее собственные легкие. Тогда они вошли в Дом, отперев дверь ключом, судя по звукам. Забавно, у нас нет ни одной двери – все пошло на баррикады. На этот раз Гости не входили. Видимо, для этих существ – кем или чем бы они ни были, размер не имел значения. Поняв, что они снаружи, я осторожно отодвинул самый краешек одеяла в сторону – достаточно, чтобы видеть оконный проем, занавешенный таким же тяжелым одеялом. С обратной стороны оно подсвечивалось зелеными всполохами, и была четко видна тень. Вытянутая голова занимала почти всю площадь окна третьего этажа. Он просто стоял перед зданием и не двигался - так продолжалось минут пять. Потом он (или они?) просто ушел. Поняв, что на этот раз обошлось, люди стали вылезать из-под укрытий. Кто-то рыдал, кто-то разминал затекшие конечности. Я блевал. Долго, мучительно долго, почему-то думая о том, что теперь спать лягу голодным.
То ли Дианочку вспомнил слишком ярко, то ли просто устал каждые несколько дней переживать эту пытку – раз за разом. Меня уже посещали мысли прекратить это все, просто спрятаться чуть хуже, чем обычно – но какой-то мистический ужас не позволял мне этого сделать. Закончить все обычными методами мне бы не позволили соседи – Гостей привлекала кровь, они приходили почти мгновенно, стоило кому-то лишь порезаться во время чистки картошки.
Сегодня дежурит Флин. Как его настоящее имя – никому не интересно. Славный малый, на него можно положиться – он дольше всех сохранял позитивный настрой, всегда был эдаким живчиком. Сколько их – таких вот ребят, слышали, как их родителей нечто рвет на куски, словно бумагу, а потом, спустя сутки, выползали из своих укрытий и находили две кучки плоти, снятой с костей, поделенной на равносторонние кубики с гранью пять на пять сантиметров? Кучка побольше – это мама, у нее был диабет. Поменьше – это папа. Потом Дом. Как добрался, куда шел – конечно, не помнит. Настоящее имя? Кому какое дело до настоящих имен, назвался Флином – будешь Флином. Слышу брань, доносящуюся с кухни. Среди нас есть несколько «горячих голов», а учитывая атмосферу, пропитанную отчаянием и животным страхом, об уравновешенности говорить бессмысленно. Среди бранящихся слышу Мишин голос. Срываюсь с места, бегу в сторону кухни, в голове пульсирует мысль: «лишь бы не дошло до драки, лишь бы они взяли себя в руки». На кухне полно народу, в центре – Мишка, напротив него – Вач. То ли чеченец он, то ли азербайджанец – не знаю точно. Глаза у него совершенно бешенные, челюсть отвисла, едва ли не пена со рта идет. Внутри все сжимается, когда замечаю в его руке нож. Никто не решается подойти к неадекватному мужчине с ножом в руках. Все понимают, ЧТО может произойти. Дальше все словно в тумане. Кто-то хватает Вача сзади, другой пытается вырвать нож, Миша тоже бросается к свихнувшемуся. Среди шума слышится чье-то испуганное «тут кровь», и почти сразу – голос Флина: «ГОСТИ!» Успеваю заметить порез на руке у одного из тех, кто отбирал нож. С улицы слышатся голоса – словно несколько мужчин ведут веселую беседу. Можно было бы купиться, если бы не содержание диалога и громкость, сравнимая с громкостью реактивного двигателя. Обернувшись напоследок, я увидел, что Вач остался стоять на месте. То ли рассудок окончательно покинул его, то ли он просто решился на то, на что не смогли остальные.
Сегодня у крыс будет сытный ужин.
Свернувшись калачиком, успеваю укрыться одеялом. В тишине раздаются шаги – Гости вошли в Дом.
- Повязаны будут!
- Нет достижения – нет и разложения!
- Выпуклые оборонные чайки, сударь капитан?
- Бесплатных нет и быть не может!
Почему они пытаются имитировать нашу речь? Попытка ввести в заблуждение, заставить нас выйти из укрытия? Вряд ли они понимают саму суть человеческой речи. Я прекрасно слышу, как они ходят по соседней комнате. Потом заходят в нашу комнату. Почему-то они никогда не натыкаются на нас, хотя проходят совсем рядом, но чувствуют и безошибочно находят тех, кто хотя бы на миг коснется их взглядом. Наконец они выходят из комнаты, судя по звукам, направляются на кухню. Секунд на десять воцаряется полная тишина, потом те же неторопливые шаги, ведущие к выходу. Наконец все стихает, еще минут пять мы лежим неподвижно, потом начинаем вылезать из-под одеял. Мы с Мишкой идем на кухню. Вач стоит в той же позе, в какой я его и видел в последний раз, но его кожа, аккуратно свернутая, лежит рядом с ним, на стуле. Одежда Вача все еще на нем, и вокруг нет ни единой капли крови. К этому невозможно привыкнуть. Я смотрю на темно-синюю ткань свитера, прилипшую к обнаженной плоти, ощущая подступающую к горлу тошноту. Подхожу к окну, приподнимаю уголок занавеси и делаю глоток свежего воздуха. Мой взгляд падает на милицейскую машину, стоящую во дворе, выкрашенную зачем-то в ярко-желтый цвет. Еще до того, как мой мозг с ужасом осознал, что никакой машины раньше на этом месте не было, раздается искаженный звук милицейской сирены – невероятно громкий, задорно-веселый. Эта машина – и есть Гости. Задом она начинает движение в нашу сторону.
«ГОСТИ!» кричу я, срываясь с места и понимая, что не успею добежать до укрытия. Ближайшее место – балкон. Он занят пожилой корейской парой, из них только супруга немного говорит по-русски. Места мало даже для них двоих, но мне просто некуда деваться. Мужчина бросает мне свое тонкое покрывало, переползая к своей супруге. Я пытаюсь укрыться, слыша, что Гости уже вошли в Дом и направляются прямиком в мою сторону. Останавливаются передо мной. Интересно, действительно ли это безболезненно – то, что они сейчас сделают? Идиотское чувство какого-то удовлетворения от того, что кошмар вот-вот прекратится. Едва понимаю, что темнота не кромешная, и прямо перед моими глазами предательски светится узкая полоска – покрывало на сантиметр не достает до пола. Вижу движение – один из Гостей подошел совсем близко, в щель видна его нога. С меня срывают покрывало.
Сегодня у крыс будет пир.
Оно боится воды
Эта страшная история случилась с нами года два назад. Как только сезон открылся, осенью, поехали мы в тайгу, на лося охотиться. Всего нас было трое: я, Гарик и Олег. Достали две лицензии на сохатого, все чин чинарем.
Ехали в конкретное место. Недалеко от города, где Гарик родился, деревенька есть – Зубровка. В распутицу туда только можно на хорошем внедорожнике добраться и то не всегда. Людей жило немного, всего домов двадцать, может чуть побольше. Но самое главное, это, конечно, Сергеич.
Сергеичом или дедом Никифором звали Никифора Сергеевича, бывшего егеря, а ныне пенсионера. Впрочем, он отзывался на любое имя. Лет ему было, наверное, за семьдесят, но такого бодрого старика я никогда не видел. Сроду Сергеич не жаловался на здоровье, с утра до ночи проводил в лесу, по большей части собирал ягоды, шишки кедровые, охотился по крайней нужде. Так и говорил, что «лучше лишний раз картошки пустой поесть, чем зверя попусту бить».
Встретились мы с ним, когда еще молодые, дурные, приехали большой компанией охотиться на медведя. Деда Никифора нам посоветовали, как самого лучшего провожатого. А тот посмотрел на нас, посмеялся и сказал, что не поведет. «Медведь в лесу царь. Вы же неразумехи собрались со свиным рылом сразу в калашный ряд. Да и нет тут вредных медведей».
«Вредными» Сергеич называл зверей, которых либо слишком много расплодилось, либо они начинали угрожать людям, жившим в деревне. На таких он охотился без всяких лицензий. Но и «дурных» охотников, стреляющих направо и налево, от своего леса держал подальше.
Остались мы в тот год почти на месяц у деда Никифора втроем, учил он нас как «себя в лесу вести». Оказалось, такая эта наука, чтобы самому в беду не попасть, да и обитателей не потревожить. А по поводу охоты он нас натаскивал, но словно на поводке держал, далеко не отпускал. Сколько лет прошло, прежде чем мы доросли до лося, на него в ту осень и приехали.
Только Сергеич нас не встретил. Выбежал навстречу хромой Огонек, прибившийся к старику пес с ярким рыжим мехом и неправильно сросшейся лапой, а самого хозяина нет. Пришлось самим в дом заходить. Дед Никифор лежит на кровати, рядом соседка, дородная баба, лет сорока. Оказалось, жар у нашего егеря, второй день уже. Иссох весь, в поту, глаза измученные.
Нас он узнал, хотел встать, да не смог, рухнул обратно в кровать. Мы расположились, гостинцы, естественно, достали, посидели, но без выпивки. Дед этого не любил. Решили, что не зря же приехали, сходим на охоту, хоть и без Сергеича. Егерь нас долго уговаривал, мол, нельзя нам без него идти. Да мы ребята тоже упертые, не мальчики уже, тем более, при каждом оружие, что может случиться?
Тогда нас старик и предупредил, причем серьезно так: «Если зайдете далеко, после черного камня, ближе к реке держитесь, Оно боится воды». Ну мы покивали, хотя понятно, что Сергеич бредит, что за Оно, если на лося идем? Почему воды боится?
Короче говоря, вышли мы на следующий день с утра. Старик настоял, чтобы Огонек с нами пошел. Пес он безродный, масть самая паршивая, да еще хромой, но умный до жути, за то его дед Никифор всегда хвалил. Вышли в лес. За столько лет он нам, конечно, родным не стал, но ориентировались мы нормально. Брели долго, уже даже надежду стали терять поохотиться, как вышли на след лося. Не сильно свежий, но другого не было.
«Следопытом» у нас Олег был. Не бог весть каким, деду Никифору он и в подметки не годился, но уж всяко лучше, чем мы. Повел нас вперед, Огонек хромает рядом, тяжелы ему такие прогулки были, пес старый уже. Прошли отвесную серую скалу, которые местные называют «черный камень» (издали и правда черной кажется), немного углубились в чащу, как Огонек остановился и зарычал.
Мы сразу ружья вскинули, стоим, оглядываемся. Вокруг никого, чего это псу померещилось? Тот оскалился и все более и более угрожающе рычит, а сам к нашим ногам жмется. Тут и нам стало жутко. Вспомнили предупреждение старика про черный камень, что к воде надо ближе держаться. Да поздно уже.
А потом послышался в лесу шум. Не шелест листвы или треск сучьев – словно длинный долгий вой, пробирающий до костей. Даже не зверь кричит, а машина какая-то ультразвук издает. Хочется побросать все и спрятаться от него, да бежать некуда, вокруг лес. Звук все громче, видимо Оно ближе подходит. Гарик с психу выстрелил пару раз в сторону, но это ничего не изменило.
Тут Огонек окончательно перетрусил. Не стал дожидаться, чем кончится и рванул в сторону. Как мы только эту собаку про себя не кляли – бросила в такой ситуации, но сами были на таком взводе, что по инерции рванули за псом. Бежали, словно от этого зависит попадание в олимпийскую сборную. И это все в полной экипировке.
В начале нашего забега гул стал потише, но потом стал нагонять нас. В висках застучало, даже голова стала кружиться, но останавливаться никто не собирался. Позади уже слышался и вполне различимый хруст веток, но оборачиваться было еще страшнее. Внезапно лес расступился, и мы скатились по пологому выступу к реке. Огонек ждал нас уже там, виляя хвостом.
Тут уже все почувствовали себя в безопасности. Посмеялись над собой, покурили, даже несколько страшилок про лес потравили. Решили возвращаться. Только к лесу подходим, опять этот гул. Чем ближе к деревьям, тем громче. Словно ждет нас за ветками то самое Оно, о котором предупреждал Сергеич. Пришлось обратно к реке возвращаться.
Так мы по берегу обратно и двинулись, пришлось крюк огромный делать, но вариантов никаких. Стоит от реки отойти немного, сразу этот звук уши режет. А Оно будто вместе с нами двигается, ведет нас. Ждет, когда кто-нибудь чуть подальше отойдет…
До деревни мы добрались лишь к вечеру следующего дня. Старику стало уже лучше. Он хоть и был очень слаб, но уже сидел на кровати, все пытался сам похозяйничать. Конечно, мы ему рассказали все, ожидая, что у Сергеича найдется объяснение нашей страшной истории. А тот лишь плечами пожал: «Ветер, наверное».
Как мы не подступались, как ни просили, ничего не рассказал. Закрылся старик, лишь улыбается. Стали давить на то, что сам же научил к воде держаться и за черный камень не заходить, а он кивает, мол, жар был, наговорил чепухи. И Огонек рядом сидит со спокойным видом, словно поддерживает во всем хозяина полностью. Будто не было ничего.
Так и уехали не солоно хлебавши. Через четыре месяца дед Никифор умер, подкосило здоровье, видимо, та горячка, да и лет ему все-таки было. Унес с собой тайну в могилу о загадочном Оно, ходящем по тайге и боящемся воды. Не дал объяснений нашей страшной истории.
В Зубровку мы больше не ездили, Гарик, когда к родителям мотался, заглянул в деревню, но, говорит, уже все без старика не то. И лес чужим стал.
Эта страшная история случилась с нами года два назад. Как только сезон открылся, осенью, поехали мы в тайгу, на лося охотиться. Всего нас было трое: я, Гарик и Олег. Достали две лицензии на сохатого, все чин чинарем.
Ехали в конкретное место. Недалеко от города, где Гарик родился, деревенька есть – Зубровка. В распутицу туда только можно на хорошем внедорожнике добраться и то не всегда. Людей жило немного, всего домов двадцать, может чуть побольше. Но самое главное, это, конечно, Сергеич.
Сергеичом или дедом Никифором звали Никифора Сергеевича, бывшего егеря, а ныне пенсионера. Впрочем, он отзывался на любое имя. Лет ему было, наверное, за семьдесят, но такого бодрого старика я никогда не видел. Сроду Сергеич не жаловался на здоровье, с утра до ночи проводил в лесу, по большей части собирал ягоды, шишки кедровые, охотился по крайней нужде. Так и говорил, что «лучше лишний раз картошки пустой поесть, чем зверя попусту бить».
Встретились мы с ним, когда еще молодые, дурные, приехали большой компанией охотиться на медведя. Деда Никифора нам посоветовали, как самого лучшего провожатого. А тот посмотрел на нас, посмеялся и сказал, что не поведет. «Медведь в лесу царь. Вы же неразумехи собрались со свиным рылом сразу в калашный ряд. Да и нет тут вредных медведей».
«Вредными» Сергеич называл зверей, которых либо слишком много расплодилось, либо они начинали угрожать людям, жившим в деревне. На таких он охотился без всяких лицензий. Но и «дурных» охотников, стреляющих направо и налево, от своего леса держал подальше.
Остались мы в тот год почти на месяц у деда Никифора втроем, учил он нас как «себя в лесу вести». Оказалось, такая эта наука, чтобы самому в беду не попасть, да и обитателей не потревожить. А по поводу охоты он нас натаскивал, но словно на поводке держал, далеко не отпускал. Сколько лет прошло, прежде чем мы доросли до лося, на него в ту осень и приехали.
Только Сергеич нас не встретил. Выбежал навстречу хромой Огонек, прибившийся к старику пес с ярким рыжим мехом и неправильно сросшейся лапой, а самого хозяина нет. Пришлось самим в дом заходить. Дед Никифор лежит на кровати, рядом соседка, дородная баба, лет сорока. Оказалось, жар у нашего егеря, второй день уже. Иссох весь, в поту, глаза измученные.
Нас он узнал, хотел встать, да не смог, рухнул обратно в кровать. Мы расположились, гостинцы, естественно, достали, посидели, но без выпивки. Дед этого не любил. Решили, что не зря же приехали, сходим на охоту, хоть и без Сергеича. Егерь нас долго уговаривал, мол, нельзя нам без него идти. Да мы ребята тоже упертые, не мальчики уже, тем более, при каждом оружие, что может случиться?
Тогда нас старик и предупредил, причем серьезно так: «Если зайдете далеко, после черного камня, ближе к реке держитесь, Оно боится воды». Ну мы покивали, хотя понятно, что Сергеич бредит, что за Оно, если на лося идем? Почему воды боится?
Короче говоря, вышли мы на следующий день с утра. Старик настоял, чтобы Огонек с нами пошел. Пес он безродный, масть самая паршивая, да еще хромой, но умный до жути, за то его дед Никифор всегда хвалил. Вышли в лес. За столько лет он нам, конечно, родным не стал, но ориентировались мы нормально. Брели долго, уже даже надежду стали терять поохотиться, как вышли на след лося. Не сильно свежий, но другого не было.
«Следопытом» у нас Олег был. Не бог весть каким, деду Никифору он и в подметки не годился, но уж всяко лучше, чем мы. Повел нас вперед, Огонек хромает рядом, тяжелы ему такие прогулки были, пес старый уже. Прошли отвесную серую скалу, которые местные называют «черный камень» (издали и правда черной кажется), немного углубились в чащу, как Огонек остановился и зарычал.
Мы сразу ружья вскинули, стоим, оглядываемся. Вокруг никого, чего это псу померещилось? Тот оскалился и все более и более угрожающе рычит, а сам к нашим ногам жмется. Тут и нам стало жутко. Вспомнили предупреждение старика про черный камень, что к воде надо ближе держаться. Да поздно уже.
А потом послышался в лесу шум. Не шелест листвы или треск сучьев – словно длинный долгий вой, пробирающий до костей. Даже не зверь кричит, а машина какая-то ультразвук издает. Хочется побросать все и спрятаться от него, да бежать некуда, вокруг лес. Звук все громче, видимо Оно ближе подходит. Гарик с психу выстрелил пару раз в сторону, но это ничего не изменило.
Тут Огонек окончательно перетрусил. Не стал дожидаться, чем кончится и рванул в сторону. Как мы только эту собаку про себя не кляли – бросила в такой ситуации, но сами были на таком взводе, что по инерции рванули за псом. Бежали, словно от этого зависит попадание в олимпийскую сборную. И это все в полной экипировке.
В начале нашего забега гул стал потише, но потом стал нагонять нас. В висках застучало, даже голова стала кружиться, но останавливаться никто не собирался. Позади уже слышался и вполне различимый хруст веток, но оборачиваться было еще страшнее. Внезапно лес расступился, и мы скатились по пологому выступу к реке. Огонек ждал нас уже там, виляя хвостом.
Тут уже все почувствовали себя в безопасности. Посмеялись над собой, покурили, даже несколько страшилок про лес потравили. Решили возвращаться. Только к лесу подходим, опять этот гул. Чем ближе к деревьям, тем громче. Словно ждет нас за ветками то самое Оно, о котором предупреждал Сергеич. Пришлось обратно к реке возвращаться.
Так мы по берегу обратно и двинулись, пришлось крюк огромный делать, но вариантов никаких. Стоит от реки отойти немного, сразу этот звук уши режет. А Оно будто вместе с нами двигается, ведет нас. Ждет, когда кто-нибудь чуть подальше отойдет…
До деревни мы добрались лишь к вечеру следующего дня. Старику стало уже лучше. Он хоть и был очень слаб, но уже сидел на кровати, все пытался сам похозяйничать. Конечно, мы ему рассказали все, ожидая, что у Сергеича найдется объяснение нашей страшной истории. А тот лишь плечами пожал: «Ветер, наверное».
Как мы не подступались, как ни просили, ничего не рассказал. Закрылся старик, лишь улыбается. Стали давить на то, что сам же научил к воде держаться и за черный камень не заходить, а он кивает, мол, жар был, наговорил чепухи. И Огонек рядом сидит со спокойным видом, словно поддерживает во всем хозяина полностью. Будто не было ничего.
Так и уехали не солоно хлебавши. Через четыре месяца дед Никифор умер, подкосило здоровье, видимо, та горячка, да и лет ему все-таки было. Унес с собой тайну в могилу о загадочном Оно, ходящем по тайге и боящемся воды. Не дал объяснений нашей страшной истории.
В Зубровку мы больше не ездили, Гарик, когда к родителям мотался, заглянул в деревню, но, говорит, уже все без старика не то. И лес чужим стал.
ДНЕВНИК ИСЧЕЗНУВШЕЙ ДЕВУШКИ
Ниже приведены отрывки из дневника Маргарет Каслбрук. Он исписан обычными ежедневными заметками девушки, но ближе к концу записи принимают тревожный оборот.
6 августа 2005
Сегодня был длинный день. Ездили с мамой за покупками к школе, скукотища. Она купила мне симпатичную тетрадь с пандой. Люблю панд. Кстати, встретила симпатяжку Джереми. Надеюсь, в этом году у нас будут совместные уроки. В прошлом году я только мельком видела его во время ланчей. Он оооооочень классный.
7 августа 2005
Искала про Джереми на Фейсбуке и выяснила, что у нас будет 3 совместных урока и внеклассный час, что означает, что я увижу его в первый же день. Собираюсь убедить маму взять меня с собой, чтобы купить новые шмотки! Это будет год, когда он заметит меня. После того, как я долго восхищалась им издалека, это будет мой год! А вообще сегодня было довольно обычно: яйца на завтрак, тако на обед, еда из микроволновки на ужин. Ненавижу, когда у мамы ночные смены, но спасибо, что это всего три ночи в неделю. Ненавижу оставаться дома одна. Я живу в этом доме всю жизнь, но продолжаю слышать то, чего раньше не замечала. Она говорит, что это просто звуки из кондиционера и чтобы я игнорировала их, но они звучат, как царапание…
8 августа 2005
У мамы вторая ночная смена на этой неделе. Меган пришла составить мне компанию, но осталась только на час. В какой-то момент она спустилась в подвал, чтобы поискать футбольный мяч, но когда вернулась, была очень бледной и быстро ушла. Я собиралась проверить, что там, но снова услышала скребущие звуки и заперлась у себя в комнате. Сейчас это кажется глупым. Может, это просто мыши.
9 августа 2005
Прошлой ночью, пока мы спали, похоже что кто-то вломился в наш дом. Всё было раскидано. Все шкафчики открыты, а консервы разбросаны по полу и некоторые даже вскрыты. Выглядели так, будто их открыли когтями. В гостиной разбито две лампы и исчез крест, который мама повесила над папиной урной. Странно, что двери были заперты и не было признаков проникновения, и ничего не пропало. Полиция думает, что кто-то влез через окно. Они спросили, не слышала ли я чего, и я рассказала про царапающие звуки. После осмотра они подтвердили мои мысли. У нас крысы. Позже вечером кто-то придёт, чтобы разобраться с этим.
Я пообщалась с Джереми сегодня! Он написал мне в Фейсбуке, что не может дождаться, чтобы познакомиться поближе на совместных уроках. Я знала, что это будет лучший год!
10 августа 2005
Утром мама нашла тело крысолова в подвале. Выглядело так, будто он убил себя своими химикатами. Зачем бы ему это делать? Ещё вокруг него на полу были следы когтей и странные проколы на шее. Они выглядели слишком большими для крыс. Я устала бояться в собственном доме. Думаю, что ночью не буду спать и послушаю.
10 августа 2005
Это не крысы! В моём доме точно что-то есть! Я сидела на диване и читала книжку. Я услышала шаги на лестнице, и затем дверь подвала приоткрылась и я увидела, как тёмная фигура прошла в кухню. Выглядела как женщина, но с длинными когтями вместо пальцев. Я зажгла фонарик и она взвизгнула и побежала вниз. Мама подумала, что это я упала с лестницы и спустилась ко мне. Я рассказала ей, что увидела, а она сказала, что у меня слишком живое воображение и мне нужно поспать. Но я знаю, что я видела.
13 августа 2005
Ещё одна ночная смена у мамы. Я снова закрылась в комнате. Слишком страшно выходить, особенно когда я знаю, что у нас в подвале. Я не выходила последние три дня. Мне снятся кошмары, как эта фигура заходит в мою комнату и режет меня когтями.
14 августа 2005
Мама мертва. Полиция сказала, что получила сообщение о брошенной машине, и это была её машина. Когда они прибыли, шины были разрезаны и повсюду была кровь. Они нашли её в багажнике. Она была разодрана в клочья и с такими же колотыми ранами, как у крысолова. Полиция сказала, что это возможно была случайная атака какого-то животного, возможно, она зачем-то полезла в багажник и животное напало сзади, может медведь или волк. Но я лучше знаю. Та штука в подвале не заперта. Неважно, куда я пойду, она найдет меня. Семья Меган предложила мне пожить у них, но я думаю, что лучше сбегу. Не хочу подвергать её семью опасности.
15 августа 2005
Прошлую ночь провела у Меган. Мне снились ужасные кошмары про маму и монстра. Ещё один - о семье Меган, которая закончила так же. Не знаю, что делать. Оно продолжает шептать мне, пока я сплю, вкладывая мне в голову эти мысли о том, что это я убила крысолова и маму, и что мне следует убить себя прежде, чем станет хуже. Я вижу красные светящиеся глаза демона, пронзающие мою душу, стоит мне опустить веки. Мне так страшно. И я снова слышу царапание…
25 августа 2005 года семья Брушетта заявила о пропаже Маргарет Каслбрук. 30 августа 2005 семья Брушетта была найдена мертвой после того, как обеспокоенный сосед заявил полиции, что не видел, как кто-то покидал дом в течении недели, и об ужасном запахе. В спальне была обнаружена преимущественно кровь и внутренние органы, на телах и постели были отметины, напоминающие следы атаки животного. Глубокие длинные порезы и колотые раны на шеях. Маргарет до сих пор не найдена.
Если вы владеете какой-либо информацией, пожалуйста свяжитесь с полицией.
Ниже приведены отрывки из дневника Маргарет Каслбрук. Он исписан обычными ежедневными заметками девушки, но ближе к концу записи принимают тревожный оборот.
6 августа 2005
Сегодня был длинный день. Ездили с мамой за покупками к школе, скукотища. Она купила мне симпатичную тетрадь с пандой. Люблю панд. Кстати, встретила симпатяжку Джереми. Надеюсь, в этом году у нас будут совместные уроки. В прошлом году я только мельком видела его во время ланчей. Он оооооочень классный.
7 августа 2005
Искала про Джереми на Фейсбуке и выяснила, что у нас будет 3 совместных урока и внеклассный час, что означает, что я увижу его в первый же день. Собираюсь убедить маму взять меня с собой, чтобы купить новые шмотки! Это будет год, когда он заметит меня. После того, как я долго восхищалась им издалека, это будет мой год! А вообще сегодня было довольно обычно: яйца на завтрак, тако на обед, еда из микроволновки на ужин. Ненавижу, когда у мамы ночные смены, но спасибо, что это всего три ночи в неделю. Ненавижу оставаться дома одна. Я живу в этом доме всю жизнь, но продолжаю слышать то, чего раньше не замечала. Она говорит, что это просто звуки из кондиционера и чтобы я игнорировала их, но они звучат, как царапание…
8 августа 2005
У мамы вторая ночная смена на этой неделе. Меган пришла составить мне компанию, но осталась только на час. В какой-то момент она спустилась в подвал, чтобы поискать футбольный мяч, но когда вернулась, была очень бледной и быстро ушла. Я собиралась проверить, что там, но снова услышала скребущие звуки и заперлась у себя в комнате. Сейчас это кажется глупым. Может, это просто мыши.
9 августа 2005
Прошлой ночью, пока мы спали, похоже что кто-то вломился в наш дом. Всё было раскидано. Все шкафчики открыты, а консервы разбросаны по полу и некоторые даже вскрыты. Выглядели так, будто их открыли когтями. В гостиной разбито две лампы и исчез крест, который мама повесила над папиной урной. Странно, что двери были заперты и не было признаков проникновения, и ничего не пропало. Полиция думает, что кто-то влез через окно. Они спросили, не слышала ли я чего, и я рассказала про царапающие звуки. После осмотра они подтвердили мои мысли. У нас крысы. Позже вечером кто-то придёт, чтобы разобраться с этим.
Я пообщалась с Джереми сегодня! Он написал мне в Фейсбуке, что не может дождаться, чтобы познакомиться поближе на совместных уроках. Я знала, что это будет лучший год!
10 августа 2005
Утром мама нашла тело крысолова в подвале. Выглядело так, будто он убил себя своими химикатами. Зачем бы ему это делать? Ещё вокруг него на полу были следы когтей и странные проколы на шее. Они выглядели слишком большими для крыс. Я устала бояться в собственном доме. Думаю, что ночью не буду спать и послушаю.
10 августа 2005
Это не крысы! В моём доме точно что-то есть! Я сидела на диване и читала книжку. Я услышала шаги на лестнице, и затем дверь подвала приоткрылась и я увидела, как тёмная фигура прошла в кухню. Выглядела как женщина, но с длинными когтями вместо пальцев. Я зажгла фонарик и она взвизгнула и побежала вниз. Мама подумала, что это я упала с лестницы и спустилась ко мне. Я рассказала ей, что увидела, а она сказала, что у меня слишком живое воображение и мне нужно поспать. Но я знаю, что я видела.
13 августа 2005
Ещё одна ночная смена у мамы. Я снова закрылась в комнате. Слишком страшно выходить, особенно когда я знаю, что у нас в подвале. Я не выходила последние три дня. Мне снятся кошмары, как эта фигура заходит в мою комнату и режет меня когтями.
14 августа 2005
Мама мертва. Полиция сказала, что получила сообщение о брошенной машине, и это была её машина. Когда они прибыли, шины были разрезаны и повсюду была кровь. Они нашли её в багажнике. Она была разодрана в клочья и с такими же колотыми ранами, как у крысолова. Полиция сказала, что это возможно была случайная атака какого-то животного, возможно, она зачем-то полезла в багажник и животное напало сзади, может медведь или волк. Но я лучше знаю. Та штука в подвале не заперта. Неважно, куда я пойду, она найдет меня. Семья Меган предложила мне пожить у них, но я думаю, что лучше сбегу. Не хочу подвергать её семью опасности.
15 августа 2005
Прошлую ночь провела у Меган. Мне снились ужасные кошмары про маму и монстра. Ещё один - о семье Меган, которая закончила так же. Не знаю, что делать. Оно продолжает шептать мне, пока я сплю, вкладывая мне в голову эти мысли о том, что это я убила крысолова и маму, и что мне следует убить себя прежде, чем станет хуже. Я вижу красные светящиеся глаза демона, пронзающие мою душу, стоит мне опустить веки. Мне так страшно. И я снова слышу царапание…
25 августа 2005 года семья Брушетта заявила о пропаже Маргарет Каслбрук. 30 августа 2005 семья Брушетта была найдена мертвой после того, как обеспокоенный сосед заявил полиции, что не видел, как кто-то покидал дом в течении недели, и об ужасном запахе. В спальне была обнаружена преимущественно кровь и внутренние органы, на телах и постели были отметины, напоминающие следы атаки животного. Глубокие длинные порезы и колотые раны на шеях. Маргарет до сих пор не найдена.
Если вы владеете какой-либо информацией, пожалуйста свяжитесь с полицией.
Заброшенная деревня
Я думал, что это шутка такая глупая про жизнь за МКАДом. Но мы с Вованом поехали с его корешом в Псковскую область в один городишко под названием Порхов. Это древнерусская крепость. Короче, там реально другая жизнь. Не знаю, как там народ вообще живет – я бы ни за какое бабло в такую глушь не поехал. Прикол в том, что мы там бухали пять суток на хате у кореша. Когда кончилось бухло, кореш раздобыл местный самогон, ядреная штука, так что дни довольно быстро пролетели в чаду и угаре.
Когда мы выпили и схавали все, что было у хозяина и в окрестных магазинах, решили отдохнуть. Кореш, Ипат предложили нам скататься на лесное озеро окунуться. Куда-то за десяток километров от этого города.
Ну, мы поехали по канавам и ямам. Фиг его знает, каким лесом мы ехали, я дорогу не запомнил, но как-то проезжали через деревню. Все как бы цветет, птички поют, а дома вокруг заколочены. Ипат нам втирает, мол, заброшенная деревня. А Вован ему возразил, мол, вон в том доме шторы шевелятся.
Тут кореш стал серьезным и говорит, что об этом не надо говорить, и поддал газу, чтобы мы до этого озера втрое быстрее доехали. Искупнулись там и пока сохли, докапались мы с Вованом до Ипата, что за проблема такая с деревней.
Он сначала посылал нас на фиг, а потом не очень охотно рассказал, что деревня заброшенная, но всякий, кто идет или едет мимо, чувствует, что кто-то наблюдает за ним. То шторы пошевелятся, как Вован заметил, то звук топора или ведер раздастся, иногда дымом пахнет, словно баню топят. А никого кругом при этом нету. Ипат сказал еще, что почти все местные знают о деревне и обычно не ходят через нее, разве что на машине быстро проскочат.
Вован заржал и сказал Ипату, что тот чепуху несёт. Когда мы поехали обратно, Вован завопил, что хочет по-большому, и мы остановились у той деревни. Вован взял и пошел к домам. Ипат не жив ни мёртв от страха, а я лишь подсмеивался над ним. Пойдем, говорю, посмотрим, кто там в окнах шарится. Он нехотя вышел, но когда мы подошли к крайней избе, Вована нигде не было. Мы стали его звать, слегка испугались, конечно, когда тот не отзывался. Но тот вдруг вылез из разбитого окна центрального дома. Рассказал, что никого не нашел.
Ипат аж побелел, сказал, что уедет без нас, если мы такие кретины. Мы не стали спорить и сели в машину. Из Порхова мы добрались до Пскова на автобусе, а оттуда рванули в Москву.
И что вы думаете – через неделю мне позвонил Вован и сказал, что ему рвет башню. Приходи, говорит, покажу кое-что.
Ну, я пришёл к нему, что за ситуация, спрашиваю. А Вован хмурый, какой-то дерганый, уводит меня в туалет, свет не включает - я его еле вижу от дневного света из дверей. Тут он расстегивает рубашку, и я офигеваю. У него на груди светится отметина: какой-то непонятный знак, похожий на перечеркнутую подкову с расходящимися лучиками или что-то вроде того. Само появилось, говорит. А еще рассказал, что по квартире тень гуляет. У него на хате окна большие, на солнечную сторону смотрят, так он и видит, что по стенам и по паркету тень двигается, словно человек идет, только человека этого нет. И все за ним ходит, будто охотник.
Думаю, прикалывается надо мной, но взгляд у него был испуганный. Зря, говорит, в том доме нагадил. Проняло его, в общем. Я ему сказал, чтобы не робел и успокоился.
Оставил его, ушел к себе.
А через пару дней его отец позвонил. Пропал Вован. Из дома сбежал, чуть ли не из постели. Никаких вещей не взял, даже ключи от входной двери на столе лежат. Я про себя подумал, что он снова дунул хорошенько, скоро припрется с повинной.
Но проходили недели, его так и не нашли... Милиция всё осматривала, опрашивала всех, в том числе и меня.
Осенью я как-то чатился с Ипатом. Он когда узнал, что Вован пропал, немного помолчал, а потом толкнул байку. Не знаю, следует ли верить ему, но после рассказа его стало неспокойно.
Короче, Ипат ехал мимо той проклятой деревни, и у него заглох движок прямо напротив дома, где Вован наделал кучу. Ипат очканул, из машины вылезать боялся, лишь ключами в зажигании вертел. А потом, говорит, случайно глянул на ближнее окно дома. А там штора сдвинута, и из-за края лицо Вована на него таращится. Адски бледное и умоляющее. Что-то он там губами шевелил вроде как, говорил что-то. Ипат, в страхе, молиться начал. И - машина также внезапно завелась, он стрелой оттуда скорее рванул. Но в окно снова посмотрел. Все мирно - штора висит на месте, никакого Вована.
Я думал, что это шутка такая глупая про жизнь за МКАДом. Но мы с Вованом поехали с его корешом в Псковскую область в один городишко под названием Порхов. Это древнерусская крепость. Короче, там реально другая жизнь. Не знаю, как там народ вообще живет – я бы ни за какое бабло в такую глушь не поехал. Прикол в том, что мы там бухали пять суток на хате у кореша. Когда кончилось бухло, кореш раздобыл местный самогон, ядреная штука, так что дни довольно быстро пролетели в чаду и угаре.
Когда мы выпили и схавали все, что было у хозяина и в окрестных магазинах, решили отдохнуть. Кореш, Ипат предложили нам скататься на лесное озеро окунуться. Куда-то за десяток километров от этого города.
Ну, мы поехали по канавам и ямам. Фиг его знает, каким лесом мы ехали, я дорогу не запомнил, но как-то проезжали через деревню. Все как бы цветет, птички поют, а дома вокруг заколочены. Ипат нам втирает, мол, заброшенная деревня. А Вован ему возразил, мол, вон в том доме шторы шевелятся.
Тут кореш стал серьезным и говорит, что об этом не надо говорить, и поддал газу, чтобы мы до этого озера втрое быстрее доехали. Искупнулись там и пока сохли, докапались мы с Вованом до Ипата, что за проблема такая с деревней.
Он сначала посылал нас на фиг, а потом не очень охотно рассказал, что деревня заброшенная, но всякий, кто идет или едет мимо, чувствует, что кто-то наблюдает за ним. То шторы пошевелятся, как Вован заметил, то звук топора или ведер раздастся, иногда дымом пахнет, словно баню топят. А никого кругом при этом нету. Ипат сказал еще, что почти все местные знают о деревне и обычно не ходят через нее, разве что на машине быстро проскочат.
Вован заржал и сказал Ипату, что тот чепуху несёт. Когда мы поехали обратно, Вован завопил, что хочет по-большому, и мы остановились у той деревни. Вован взял и пошел к домам. Ипат не жив ни мёртв от страха, а я лишь подсмеивался над ним. Пойдем, говорю, посмотрим, кто там в окнах шарится. Он нехотя вышел, но когда мы подошли к крайней избе, Вована нигде не было. Мы стали его звать, слегка испугались, конечно, когда тот не отзывался. Но тот вдруг вылез из разбитого окна центрального дома. Рассказал, что никого не нашел.
Ипат аж побелел, сказал, что уедет без нас, если мы такие кретины. Мы не стали спорить и сели в машину. Из Порхова мы добрались до Пскова на автобусе, а оттуда рванули в Москву.
И что вы думаете – через неделю мне позвонил Вован и сказал, что ему рвет башню. Приходи, говорит, покажу кое-что.
Ну, я пришёл к нему, что за ситуация, спрашиваю. А Вован хмурый, какой-то дерганый, уводит меня в туалет, свет не включает - я его еле вижу от дневного света из дверей. Тут он расстегивает рубашку, и я офигеваю. У него на груди светится отметина: какой-то непонятный знак, похожий на перечеркнутую подкову с расходящимися лучиками или что-то вроде того. Само появилось, говорит. А еще рассказал, что по квартире тень гуляет. У него на хате окна большие, на солнечную сторону смотрят, так он и видит, что по стенам и по паркету тень двигается, словно человек идет, только человека этого нет. И все за ним ходит, будто охотник.
Думаю, прикалывается надо мной, но взгляд у него был испуганный. Зря, говорит, в том доме нагадил. Проняло его, в общем. Я ему сказал, чтобы не робел и успокоился.
Оставил его, ушел к себе.
А через пару дней его отец позвонил. Пропал Вован. Из дома сбежал, чуть ли не из постели. Никаких вещей не взял, даже ключи от входной двери на столе лежат. Я про себя подумал, что он снова дунул хорошенько, скоро припрется с повинной.
Но проходили недели, его так и не нашли... Милиция всё осматривала, опрашивала всех, в том числе и меня.
Осенью я как-то чатился с Ипатом. Он когда узнал, что Вован пропал, немного помолчал, а потом толкнул байку. Не знаю, следует ли верить ему, но после рассказа его стало неспокойно.
Короче, Ипат ехал мимо той проклятой деревни, и у него заглох движок прямо напротив дома, где Вован наделал кучу. Ипат очканул, из машины вылезать боялся, лишь ключами в зажигании вертел. А потом, говорит, случайно глянул на ближнее окно дома. А там штора сдвинута, и из-за края лицо Вована на него таращится. Адски бледное и умоляющее. Что-то он там губами шевелил вроде как, говорил что-то. Ипат, в страхе, молиться начал. И - машина также внезапно завелась, он стрелой оттуда скорее рванул. Но в окно снова посмотрел. Все мирно - штора висит на месте, никакого Вована.
Чёрт из леса
История эта дошла до меня через десятые руки, то бишь уста, поэтому о её достоверности судить сложно. Похожа на туристическую байку, но быть такое, думаю, вполне могло.
Итак, в начале шестидесятых годов прошлого века одна геологоразведочная партия обследовала то ли Урал, то ли вообще Сибирь. Что там они точно искали — неизвестно. Не исключено, что золото или алмазы, так как кроме геологов в партии присутствовал особист. Был так же и проводник из местных, более-менее знакомый с этим краем. Тяжёлую экипировку и припасы везли на нескольких лошадях, сами шли пешком.
В какой-то из дней экспедиция вышла к заброшенной деревушке, состоящей всего из нескольких почерневших домов. Проводник пояснил, что это поселение староверов, которое, по слухам, жители покинули не так давно из-за того, что место стало плохим. Будто выжил их с насиженного места некий нечистый из леса, возле которого деревушка и располагалась. Кого точно имели в виду при этом староверы, проводник не знал.
В те времена всеобщего атеизма подобная история ничего, кроме смеха вызвать не могла. Чокнутые религиозные фанатики, изгои, которые ни о социализме, ни о Великой Отечественной войне, поди, не слыхивали — что с них взять?
Сперва хотели в этой деревне и остановиться, но планы поменял засыпанный землёй колодец. Видно было, что жители специально уничтожили этот единственный источник воды. А без воды лагерь — не лагерь. Тем более лошади попить любят. Поэтому путь продолжили до ручья, расположенного в паре километров от деревушки. Сам ручей находился неглубоко в лесу, к нему вела едва заметная старая тропинка, возле которой на опушке и решили разбить лагерь. В экспедиции было две женщины, исполнявшие поварские обязанности. Пока мужчины устанавливали палатки и носили дрова, женщины курсировали между лагерем и ручьём, занимаясь готовкой.
Наконец обустроились, поужинали. А хлопоты у поварих продолжаются — надо помыть котелки и прочую посуду, да и о завтраке заранее обеспокоиться. Благо ещё не поздний вечер, солнце не зашло. Одна женщина у ручья в лесу сидит, утварь оттирает, другая ей посуду носит и котелки с водой назад забирает, видимо, людей в экспедиции было немало. И вот приходит женщина из лагеря к ручью с очередной порцией посуды, а у ручья никого нет. Что ж, дела житейские, значит, отошла в лесок. Посидела, подождала, но напарница не появляется. Стала звать — никто не откликается. Всполошилась, привела мужчин. Те разбрелись по лесу, ищут, кричат, но безрезультатно. Неподалёку от ручья обнаружили косынку пропавшей. Проводник, будучи опытным охотником, осмотрел место находки и указал на малозаметные следы, уходящие в лес. Следы были странно изогнутые, очень косолапые — виднелся только отпечаток кривого мизинца, отпечатки других пальцев не просматривались. Не медвежьи и не человеческие, проводник таких никогда не встречал. Следов крови, борьбы или волочения не обнаружили, следов женской обуви тоже не было. Выходило, что непонятно кто утащил на себе женщину в лес. Серьёзнейшее ЧП, надо срочно идти по следу, но, как назло, надвигается ночь. Вооружились, взяли «вечные» фонари (в те годы это были широко распространённые фонарики без батареек со встроенной динамо-машиной, которую надо было приводить в движение рукой). Но при дрожащем свете фонарей в сухом ночном лесу след потеряли быстро. Пришлось вернуться в лагерь и ждать рассвета. Выставили вооружённых часовых. Остальным, однако, было не до сна. Угнетало бессилие в данной ситуации. Стали ходить вооружёнными группами вдоль опушки и звать пропавшую. Но лес безмолвствовал. Дошли до брошенной деревушки. Снова вернулись в лагерь, собрались вокруг костра погреться и обсудить ситуацию. Вдруг проводник насторожился, прислушиваясь. Все разом притихли. Проводник, крадучись, двинулся к тропинке, ведущей к ручью. Следом за ним, вытащив свой «ТТ», последовал особист. Свет фонаря высветил лежащее на тропинке тело пропавшей женщины. Она была явно мертва. Посиневшее лицо хранило отпечаток мгновенного испуга. Рот полуоткрыт, зрачки глаз завалены под веки. На щеках и на лбу несколько тёмных полос, точно кто-то тёр эти места грязноватым пальцем. Одежда потрёпанная, но целая. Медик экспедиции осмотрел тело, но никаких ран и повреждений не обнаружил. Предположил, что причиной смерти стал сердечный приступ.
Ситуация кошмарная. В мирной экспедиции погиб человек. Кто за это ответит? Кто же бродит рядом в лесу? Зачем этот кто-то принёс тело погибшей к лагерю? Следов зубов на одежде и на теле нет — значит, труп принесли на руках. Стало быть, не зверь. Но и следы были не человеческие. Что за чертовщина? Значит, правы староверы? Проводник пожимает плечами, ни о чём подобном даже он никогда не слышал.
Утром надо связываться по рации с руководством, вызывать вертолёт. И по возможности разобраться с ситуацией.
Дождались, наконец, рассвета. Позавтракали на скорую руку. Часть мужчин с проводником и особистом продолжили поиск потерянного ночью следа. Повариха в сопровождении вооружённых помощников снова пошла на ручей мыть посуду. Трут они котелки и непроизвольно вокруг осматриваются. И видит вдруг женщина, что из зарослей смотрит на неё в упор чёрт. Выронила посуду, завизжала, указывая пальцем на страшное лицо. Чудище вмиг исчезло, но один из сопровождающих, прошедший войну, быстро среагировал и выстрелил в зашуршавшие кусты. Стон… и тишина. С опаской, выставив перед собой винтовки, мужчины углубились в заросли. А там — сражённый наповал… леший. Голый, грязный до черноты, ноги и руки — колесом, пальцы скорёжены, ногти кривые. Голова косматая, нос огромный, сплюснутый. Половина страшной морды и грудь волосами заросла…
На выстрел прибежали другие члены экспедиции. Медик осмотрел чудище, и объявил, что всё-таки это человек. Просто урод по рождению и совершенно дикий.
Родилась версия, что не просто так это страшилище вблизи поселения староверов обитало. Возможно, одна из здешних женщин, как говорили тогда, «понесла» от близкого родственника, да ушла в лес рожать, но увидев, кого родила, не смогла заставить себя избавиться от новорождённого — может, вера не позволяла, или решила, что это ей испытание за грехи. И осталась жить с ним в лесу, пока не умерла. А выросший уродец, инстинктивно помня о материнском тепле, стал наведываться в деревушку, пугая суеверных женщин. Ну а повариха, видимо, была слаба сердцем, и скончалась от испуга. Но уродец этого не понял, и унёс собой в лес. А когда осознал, что женщина мертва, то почему-то решил вернуть её людям. Может, и не так всё было. Кто ж теперь знает?
Вот такая незамысловатая грустная история.
Однако, не всё мистика, что пугает.
История эта дошла до меня через десятые руки, то бишь уста, поэтому о её достоверности судить сложно. Похожа на туристическую байку, но быть такое, думаю, вполне могло.
Итак, в начале шестидесятых годов прошлого века одна геологоразведочная партия обследовала то ли Урал, то ли вообще Сибирь. Что там они точно искали — неизвестно. Не исключено, что золото или алмазы, так как кроме геологов в партии присутствовал особист. Был так же и проводник из местных, более-менее знакомый с этим краем. Тяжёлую экипировку и припасы везли на нескольких лошадях, сами шли пешком.
В какой-то из дней экспедиция вышла к заброшенной деревушке, состоящей всего из нескольких почерневших домов. Проводник пояснил, что это поселение староверов, которое, по слухам, жители покинули не так давно из-за того, что место стало плохим. Будто выжил их с насиженного места некий нечистый из леса, возле которого деревушка и располагалась. Кого точно имели в виду при этом староверы, проводник не знал.
В те времена всеобщего атеизма подобная история ничего, кроме смеха вызвать не могла. Чокнутые религиозные фанатики, изгои, которые ни о социализме, ни о Великой Отечественной войне, поди, не слыхивали — что с них взять?
Сперва хотели в этой деревне и остановиться, но планы поменял засыпанный землёй колодец. Видно было, что жители специально уничтожили этот единственный источник воды. А без воды лагерь — не лагерь. Тем более лошади попить любят. Поэтому путь продолжили до ручья, расположенного в паре километров от деревушки. Сам ручей находился неглубоко в лесу, к нему вела едва заметная старая тропинка, возле которой на опушке и решили разбить лагерь. В экспедиции было две женщины, исполнявшие поварские обязанности. Пока мужчины устанавливали палатки и носили дрова, женщины курсировали между лагерем и ручьём, занимаясь готовкой.
Наконец обустроились, поужинали. А хлопоты у поварих продолжаются — надо помыть котелки и прочую посуду, да и о завтраке заранее обеспокоиться. Благо ещё не поздний вечер, солнце не зашло. Одна женщина у ручья в лесу сидит, утварь оттирает, другая ей посуду носит и котелки с водой назад забирает, видимо, людей в экспедиции было немало. И вот приходит женщина из лагеря к ручью с очередной порцией посуды, а у ручья никого нет. Что ж, дела житейские, значит, отошла в лесок. Посидела, подождала, но напарница не появляется. Стала звать — никто не откликается. Всполошилась, привела мужчин. Те разбрелись по лесу, ищут, кричат, но безрезультатно. Неподалёку от ручья обнаружили косынку пропавшей. Проводник, будучи опытным охотником, осмотрел место находки и указал на малозаметные следы, уходящие в лес. Следы были странно изогнутые, очень косолапые — виднелся только отпечаток кривого мизинца, отпечатки других пальцев не просматривались. Не медвежьи и не человеческие, проводник таких никогда не встречал. Следов крови, борьбы или волочения не обнаружили, следов женской обуви тоже не было. Выходило, что непонятно кто утащил на себе женщину в лес. Серьёзнейшее ЧП, надо срочно идти по следу, но, как назло, надвигается ночь. Вооружились, взяли «вечные» фонари (в те годы это были широко распространённые фонарики без батареек со встроенной динамо-машиной, которую надо было приводить в движение рукой). Но при дрожащем свете фонарей в сухом ночном лесу след потеряли быстро. Пришлось вернуться в лагерь и ждать рассвета. Выставили вооружённых часовых. Остальным, однако, было не до сна. Угнетало бессилие в данной ситуации. Стали ходить вооружёнными группами вдоль опушки и звать пропавшую. Но лес безмолвствовал. Дошли до брошенной деревушки. Снова вернулись в лагерь, собрались вокруг костра погреться и обсудить ситуацию. Вдруг проводник насторожился, прислушиваясь. Все разом притихли. Проводник, крадучись, двинулся к тропинке, ведущей к ручью. Следом за ним, вытащив свой «ТТ», последовал особист. Свет фонаря высветил лежащее на тропинке тело пропавшей женщины. Она была явно мертва. Посиневшее лицо хранило отпечаток мгновенного испуга. Рот полуоткрыт, зрачки глаз завалены под веки. На щеках и на лбу несколько тёмных полос, точно кто-то тёр эти места грязноватым пальцем. Одежда потрёпанная, но целая. Медик экспедиции осмотрел тело, но никаких ран и повреждений не обнаружил. Предположил, что причиной смерти стал сердечный приступ.
Ситуация кошмарная. В мирной экспедиции погиб человек. Кто за это ответит? Кто же бродит рядом в лесу? Зачем этот кто-то принёс тело погибшей к лагерю? Следов зубов на одежде и на теле нет — значит, труп принесли на руках. Стало быть, не зверь. Но и следы были не человеческие. Что за чертовщина? Значит, правы староверы? Проводник пожимает плечами, ни о чём подобном даже он никогда не слышал.
Утром надо связываться по рации с руководством, вызывать вертолёт. И по возможности разобраться с ситуацией.
Дождались, наконец, рассвета. Позавтракали на скорую руку. Часть мужчин с проводником и особистом продолжили поиск потерянного ночью следа. Повариха в сопровождении вооружённых помощников снова пошла на ручей мыть посуду. Трут они котелки и непроизвольно вокруг осматриваются. И видит вдруг женщина, что из зарослей смотрит на неё в упор чёрт. Выронила посуду, завизжала, указывая пальцем на страшное лицо. Чудище вмиг исчезло, но один из сопровождающих, прошедший войну, быстро среагировал и выстрелил в зашуршавшие кусты. Стон… и тишина. С опаской, выставив перед собой винтовки, мужчины углубились в заросли. А там — сражённый наповал… леший. Голый, грязный до черноты, ноги и руки — колесом, пальцы скорёжены, ногти кривые. Голова косматая, нос огромный, сплюснутый. Половина страшной морды и грудь волосами заросла…
На выстрел прибежали другие члены экспедиции. Медик осмотрел чудище, и объявил, что всё-таки это человек. Просто урод по рождению и совершенно дикий.
Родилась версия, что не просто так это страшилище вблизи поселения староверов обитало. Возможно, одна из здешних женщин, как говорили тогда, «понесла» от близкого родственника, да ушла в лес рожать, но увидев, кого родила, не смогла заставить себя избавиться от новорождённого — может, вера не позволяла, или решила, что это ей испытание за грехи. И осталась жить с ним в лесу, пока не умерла. А выросший уродец, инстинктивно помня о материнском тепле, стал наведываться в деревушку, пугая суеверных женщин. Ну а повариха, видимо, была слаба сердцем, и скончалась от испуга. Но уродец этого не понял, и унёс собой в лес. А когда осознал, что женщина мертва, то почему-то решил вернуть её людям. Может, и не так всё было. Кто ж теперь знает?
Вот такая незамысловатая грустная история.
Однако, не всё мистика, что пугает.
Дед рассказывал, что у них история такая случилась: помер муженёк у одной бабы, так за ней сразу по пятам сосед ейный с горбом большим ходить начал. То то, то се, она и ему отворот поворот, а он не уймесся. Так этот изверг подловил в сарае женщину, да давай раздевать. Она чудом спаслась - топором ему горб отсекла, так он и убежал.
Шёл мужик, ростом 194, единственный в своём роде, по кладбищу. Видит яму, а она ему как раз.
Душнилы ебаные.
Знаю ту локацию и окрестности вдоль и поперек , все что написано в пасте полная хуйня , автор даже не старался , совпадений с реальными местами тупо 0.
Знаю ту локацию и окрестности вдоль и поперек , все что написано в пасте полная хуйня , автор даже не старался , совпадений с реальными местами тупо 0.
Черт ИРЛ
Рассказ не мой - друга. Так вот..
Лёшка работал охранником в одном супермаркете, тогда стоял холодный январь. Как раз он работал в дневную сменну, часов в 10 вечера пришёл его сменщик, пока то-сё, поболтали, покурили, чай попили, время было уже начало 12 ночи. В эту ночь передавали штормовое. Так что, без надобности лучше нос сувать на улицу не стоило.
- Блин, ну и погодка. Вот как щас топать до дому?- с недовольством спросил Лёха сменщика Игоря.
- Оставайся здесь, кровать есть, отоспишься и завтра с утра домой пойдёшь,- сказал Игорёха.
- Нет, я пойду. Ну всё, пока, до завтра!- попрощался Лёха и вышел из магазина.
Мело в ту ночь на улице сильно. Можно сказать, до дому шёл он на ощупь, благо не так далеко. Жил он в частном секторе. Переходя дорогу, он подскользнулся...резкая боль пронзила ногу. В глазах помутнело. Он попытался встать, но никак - боль была просто адской."Чёрт!!"- крикнул Лёха. Как вдруг, голос мужской где то рядом сказал:"Давай руку - помогу." Через пелену снега он увидел прям перед собой лицо мужика, как он его описал:(передаю полностью с его слов) "Глаза подымаю - стоит мужик, бл, ну на черта, в натуре, похож! Я аж на очко присел, хотя и так на нём сидел. Чёрная борода покрывала чуть ли не всё лицо, а глаза...вот знаешь, такие бл страшные еть!!! Я говорю ему:"Сам встану",- а он: "Нет, руку давай! Чё кричал тогда?!!" Я сразу не понял о чём он, дал ему руку, он меня поднял."
Хочу заметить, что вес Лёхи немаленький. Так вот, поднял он его легко, перекинул руку через плечо и поволок. Всю дорогу молчали, только иногда Лёха морщился от боли. До дому дошли довольно быстро.
- Вот тут я и живу! - Лёха облоктился на калитку, и стал её открывать.
Мужик его руку отпустил. Встал сзади. Дальше со слов Лёхи:"Калитку когда открывал, видел, что стоит он за спиной. Открыл, поворачиваюсь, чтоб спасибо сказать, думал ещё домой пригласить, хоть налить "горючки" ему, а то наверно устал да и замёрз мужик, поворочиваюсь - а его нет!! Так быстро он не мог скрыться, кругом равнина, да и убежать за соседний дом он тоже не смог бы. Постоял минут пять, да и в дом пошёл. Вызвал скорую, посмотрели, сказали вывих, всё пройдёт, не парься. Чёт укололи и я уснул. Снится мне этот самый мужик и смеётся во сне, а потом и говорит:"Спасибо мне твоё не надо - потом расплатишься!" Я проснулся в холодном поту, страхово было. Вот тогда то я и вспомнил, что я когда упал, выкрикну !ЧЁРТ! да так громко. Мож это он за мной и приходил, *ер его знает...."
Рассказ не мой - друга. Так вот..
Лёшка работал охранником в одном супермаркете, тогда стоял холодный январь. Как раз он работал в дневную сменну, часов в 10 вечера пришёл его сменщик, пока то-сё, поболтали, покурили, чай попили, время было уже начало 12 ночи. В эту ночь передавали штормовое. Так что, без надобности лучше нос сувать на улицу не стоило.
- Блин, ну и погодка. Вот как щас топать до дому?- с недовольством спросил Лёха сменщика Игоря.
- Оставайся здесь, кровать есть, отоспишься и завтра с утра домой пойдёшь,- сказал Игорёха.
- Нет, я пойду. Ну всё, пока, до завтра!- попрощался Лёха и вышел из магазина.
Мело в ту ночь на улице сильно. Можно сказать, до дому шёл он на ощупь, благо не так далеко. Жил он в частном секторе. Переходя дорогу, он подскользнулся...резкая боль пронзила ногу. В глазах помутнело. Он попытался встать, но никак - боль была просто адской."Чёрт!!"- крикнул Лёха. Как вдруг, голос мужской где то рядом сказал:"Давай руку - помогу." Через пелену снега он увидел прям перед собой лицо мужика, как он его описал:(передаю полностью с его слов) "Глаза подымаю - стоит мужик, бл, ну на черта, в натуре, похож! Я аж на очко присел, хотя и так на нём сидел. Чёрная борода покрывала чуть ли не всё лицо, а глаза...вот знаешь, такие бл страшные еть!!! Я говорю ему:"Сам встану",- а он: "Нет, руку давай! Чё кричал тогда?!!" Я сразу не понял о чём он, дал ему руку, он меня поднял."
Хочу заметить, что вес Лёхи немаленький. Так вот, поднял он его легко, перекинул руку через плечо и поволок. Всю дорогу молчали, только иногда Лёха морщился от боли. До дому дошли довольно быстро.
- Вот тут я и живу! - Лёха облоктился на калитку, и стал её открывать.
Мужик его руку отпустил. Встал сзади. Дальше со слов Лёхи:"Калитку когда открывал, видел, что стоит он за спиной. Открыл, поворачиваюсь, чтоб спасибо сказать, думал ещё домой пригласить, хоть налить "горючки" ему, а то наверно устал да и замёрз мужик, поворочиваюсь - а его нет!! Так быстро он не мог скрыться, кругом равнина, да и убежать за соседний дом он тоже не смог бы. Постоял минут пять, да и в дом пошёл. Вызвал скорую, посмотрели, сказали вывих, всё пройдёт, не парься. Чёт укололи и я уснул. Снится мне этот самый мужик и смеётся во сне, а потом и говорит:"Спасибо мне твоё не надо - потом расплатишься!" Я проснулся в холодном поту, страхово было. Вот тогда то я и вспомнил, что я когда упал, выкрикну !ЧЁРТ! да так громко. Мож это он за мной и приходил, *ер его знает...."
Там в комментах под видео с канала Носферату, местные повылазили, говорят цыгане реально там жили, но лет 40-60 назад и были хорошие и мирные
Убежище
Утром после еды — пока было сухое молоко, я варила им кашу — шли наверх, а если было нельзя, играли здесь, внизу. Мы долго не знали, как сказать, что за ними никто не придёт, ведь остальных уже разобрали, и почему на улице всегда сумерки. Но ведь не скажешь, что горит нефтезавод, а их уже некому забирать. И мы — это Ольга придумала — объявили им, что Бармалей украл солнце, и папы ушли воевать с ним, а они пока будут жить здесь, с нами. Они приняли эту новость спокойнее, чем я ожидала, только Лиза тихо спросила:
— А мамы?
И Ольга — вот молодец не растерялась — весело и чётко, как на утреннике, сказала, что мамы ушли вместе с папами, чтобы готовить папам еду и перевязывать, когда их ранит в бою. И ещё сказала, что мы будем играть в Убежище: спрячемся в подвале, и пусть Бармалей попробует нас найти. И тут же добавила, нужно говорить — Он, Тот, Другой, а то он услышит своё имя и придёт, а так мы его обманем, и он не догадается, а когда папы его победят и вернут солнце, их всех отпустят домой, а дом поставят на ремонт.
Дом и вправду было пора ремонтировать. Стройматериалы — краску, доски, гвозди, цемент и песок — завезли ещё в начале лета. Три песчаные кучи высились теперь у забора, как маленькие горы — они в песок даже поиграть не успели. Бомбёжки продолжались каждый день, и то, что дом не пострадал — только выбило все стёкла с северной стороны — объяснялось тем, что он стоял в мёртвой зоне, в треугольнике между железной дорогой, шоссе и рекой и был никому не нужен. Высокий и старый, в два этажа, с нарядными башенками со шпилями, окруженный зарослями крапивы и ив, особняк принадлежал раньше какому-то купцу. Потом его заняли мы. Группы, теперь уже пустые, занимали весь первый этаж, на втором размещалась игровая. Теперь мы вместе с детьми перебрались в подвал, где раньше был склад, а ещё раньше — кухня.
Вместе с Ольгой перетащили сюда кроватки, матрасы и, на всякий случай, весь запас одеял и подушек, которыми дети начинали бросаться, стоило их ненадолго оставить без присмотра. Но мы всегда были рядом. И ещё они часто просили есть, мне кажется, не столько от голода — еды было вдоволь — а от растерянности и оттого, что всех разобрали по домам, а им — мальчикам и девочкам — приходится жить и играть в подвале.
Их шестеро. Тихая Лиза, вежливый Валя, Иван и Ваня — белобрысые крепыши, красавица Марина и толстая Маша, которая всегда всё съедает и просит добавки. Лиза — послушная девочка, но плохо спит ночью, просыпается, плачет, показывает в тёмный угол, а там и нет ничего, я сама проверяла. За Ванями — глаз да глаз, всё время шалят и всё вместе, их даже путают, но они не братья, просто Ваня во всём подражает Ивану — ходит, здоровается, даже ложку держит, как он. Валя из богатой семьи, у него папа — инженер на тракторном, и мама не работает, у них своя «эмка». Марина самая красивая девочка в группе, а может, из всех групп самая красивая и знает это. Ну, а Машу главное — накормить, просто прорва какая-то — съест свою порцию, добавку и смотрит, ждёт, когда ей ещё дадут.
В общем, всё как-то устроилось. В подвале даже была вентиляция и узкие длинные окна под чёрным потолком. Мы по очереди ходили за водой, готовили им еду на ржавой «буржуйке» и укладывали спать. И играли, всё свободное время играли, мы старались их чем-то занять, чтобы они не думали о Нём и о том, что за ними никто не идёт. Мне повезло, что осталась именно Ольга, она всегда проводила праздники, и теперь каждый день придумывала что-нибудь новое.
Позавчера играли в Одиночество (ложишься на тюфяк лицом вниз и замираешь, будто от горя), вчера — в Потерявшегося (встаёшь спиной к стене, зажимаешь лицо ладонями, будто плачешь, и стоишь), а сегодня — в Убежище.
Убежище у нас была такая большая игра, мы в неё играли каждый день. Остальные игры считались поменьше, намного меньше. Конечно, водить пришлось мне, Ольге-то разве Снегурочку изображать, какой из неё Другой. А у меня всё получилось очень похоже, мы даже расхохотались, когда Ольга поднесла мне зеркало и я увидела свое, вернее, Его отражение — накладная борода, усы, шапка-ушанка и чёрный овчинный тулуп — так она меня нарядила. А потом мы пошли к ним — я искала их среди кроваток, бочек с краской и мешков с цементом, а Ольга мешала мне их ловить.
Они были страшно довольны, когда я находила кого-нибудь, и громко визжали, а Ольга бросала в меня подушками и расставляла грабли в чёрных углах. На ужин сварили гороховый суп с тушёнкой. Тушенки было много — тяжелые тусклые банки в смазке. А мешки с гречей, перловкой, горохом и лапшой мы подвесили на жерди под потолком, чтобы до них не добрались крысы. Они выходят в темноте, и ещё кто-то ходит ночью наверху.
По ночам кто-то ходит у дома, иногда двое. Подходят к окнам и стоят, шепчутся. А потом обойдут вокруг, и снова стоят, смотрят внутрь. Это не Он, но это его люди, я знаю. А может, это и не люди вовсе, а другие. Мы стали закладывать окна на ночь досками. А дверь крепкая, с длинным тяжёлым засовом, мы за неё не боимся. Приходят всегда ночью, иногда под утро, чёрные, их в темноте не видно. Если свои — они кричали бы в окна и стучали в дверь. Но свои все ушли, мы можем рассчитывать только на себя. И ждать. И еще бомбят каждый день, днем. Гул моторов высоко в воздухе, страшный, потом рвутся бомбы, дрожит земля. Но самолёты уходят дальше, на город, и мы привыкли. Почти привыкли.
Ночью проснулась от жажды и услышала их. Еды много всякой, кроме хлеба, а вот воды не хватает. На реку ходить — далеко, и вода в ней грязная, в нефтяных разводах, в ней плывут брёвна, деревья и трупы, и подниматься тяжело с вёдрами на высокий берег. Прямо за домом родник, вода течёт из трубы тоненькой струйкой. За пару часов набирается ведро. Мы ходим, меняем вёдра по очереди. Я попила и снова легла, стала их слушать. Слов было не разобрать, но я сразу поняла, что они говорили о нас. А потом кто-то третий шикнул и всё стихло. И я поняла, что всё бесполезно. Подвал, крепкая дверь с засовом, наша игра — всё это бесполезно. Они выбраны. Он придёт за ними и заберёт их с собой, в свою Армию нежити. Ему именно такие и нужны — невинные, не знающие добра и зла. А нас Он, может, даже наградит, за то, что присматривали за ними. Например, оставит в живых. И мы останемся жить в подвале, будем варить кашу с тушёнкой и ходить на родник за водой по очереди. Но уже без них.
Утром меня разбудила Ольга. Все ещё спали.
— Слышишь? — спросила она.
Я прислушалась. Было тихо, но снизу, прямо из-под земли, шла дрожь, земля дрожала.
— Это Он, — сказала Ольга.
Я выбежала наверх и встала на террасе, усыпанной осколками стекла. По степи шла колонна. Впереди танки и за ними бронированные машины. Серые с чёрными полосами, будто вымазанные сажей. Последняя машина остановилась, потом повернула в нашу сторону. Я спустилась вниз, закрыла дверь на засов, подняла лежавшую на земляном полу подушку, села на топчан рядом с Ольгой.
— Он здесь, — сказала я.
Она молчала. Я взяла еще одну подушку, ещё.
— Пойдём, — сказала я, — поможешь.
— Ты уверена? — спросила она.
— Да. Ты ведь знаешь, что Он сделает с ними. Пошли.
Мы подошли к первой кроватке, на которой спала Лиза. Я встала перед ней на колени.
— Ноги держи, — сказала и накрыла ей лицо подушкой, навалилась всем телом и лежала так, пока маленькое тело не затихло.
А Ольга держала ноги. Мы сделали это еще пять раз — я вставала на колени с подушкой, каждый раз с новой подушкой, а Ольга держала ноги.
Потом мы сидели рядом на топчане, а они лежали, с подушками на лицах — тихая Лиза, вежливый Валя, белобрысые крепыши Иван и Ваня, красавица Марина и толстая Маша, которая всегда всё съедала и просила добавки. Солнечный свет пробивался сквозь доски на окнах, косыми полосами ложился на тёмные стены. Мы молчали и не смотрели друг на друга и ни о чём не думали.
И когда Он стал бить в дверь железными кулаками, я даже не повернула головы.
Утром после еды — пока было сухое молоко, я варила им кашу — шли наверх, а если было нельзя, играли здесь, внизу. Мы долго не знали, как сказать, что за ними никто не придёт, ведь остальных уже разобрали, и почему на улице всегда сумерки. Но ведь не скажешь, что горит нефтезавод, а их уже некому забирать. И мы — это Ольга придумала — объявили им, что Бармалей украл солнце, и папы ушли воевать с ним, а они пока будут жить здесь, с нами. Они приняли эту новость спокойнее, чем я ожидала, только Лиза тихо спросила:
— А мамы?
И Ольга — вот молодец не растерялась — весело и чётко, как на утреннике, сказала, что мамы ушли вместе с папами, чтобы готовить папам еду и перевязывать, когда их ранит в бою. И ещё сказала, что мы будем играть в Убежище: спрячемся в подвале, и пусть Бармалей попробует нас найти. И тут же добавила, нужно говорить — Он, Тот, Другой, а то он услышит своё имя и придёт, а так мы его обманем, и он не догадается, а когда папы его победят и вернут солнце, их всех отпустят домой, а дом поставят на ремонт.
Дом и вправду было пора ремонтировать. Стройматериалы — краску, доски, гвозди, цемент и песок — завезли ещё в начале лета. Три песчаные кучи высились теперь у забора, как маленькие горы — они в песок даже поиграть не успели. Бомбёжки продолжались каждый день, и то, что дом не пострадал — только выбило все стёкла с северной стороны — объяснялось тем, что он стоял в мёртвой зоне, в треугольнике между железной дорогой, шоссе и рекой и был никому не нужен. Высокий и старый, в два этажа, с нарядными башенками со шпилями, окруженный зарослями крапивы и ив, особняк принадлежал раньше какому-то купцу. Потом его заняли мы. Группы, теперь уже пустые, занимали весь первый этаж, на втором размещалась игровая. Теперь мы вместе с детьми перебрались в подвал, где раньше был склад, а ещё раньше — кухня.
Вместе с Ольгой перетащили сюда кроватки, матрасы и, на всякий случай, весь запас одеял и подушек, которыми дети начинали бросаться, стоило их ненадолго оставить без присмотра. Но мы всегда были рядом. И ещё они часто просили есть, мне кажется, не столько от голода — еды было вдоволь — а от растерянности и оттого, что всех разобрали по домам, а им — мальчикам и девочкам — приходится жить и играть в подвале.
Их шестеро. Тихая Лиза, вежливый Валя, Иван и Ваня — белобрысые крепыши, красавица Марина и толстая Маша, которая всегда всё съедает и просит добавки. Лиза — послушная девочка, но плохо спит ночью, просыпается, плачет, показывает в тёмный угол, а там и нет ничего, я сама проверяла. За Ванями — глаз да глаз, всё время шалят и всё вместе, их даже путают, но они не братья, просто Ваня во всём подражает Ивану — ходит, здоровается, даже ложку держит, как он. Валя из богатой семьи, у него папа — инженер на тракторном, и мама не работает, у них своя «эмка». Марина самая красивая девочка в группе, а может, из всех групп самая красивая и знает это. Ну, а Машу главное — накормить, просто прорва какая-то — съест свою порцию, добавку и смотрит, ждёт, когда ей ещё дадут.
В общем, всё как-то устроилось. В подвале даже была вентиляция и узкие длинные окна под чёрным потолком. Мы по очереди ходили за водой, готовили им еду на ржавой «буржуйке» и укладывали спать. И играли, всё свободное время играли, мы старались их чем-то занять, чтобы они не думали о Нём и о том, что за ними никто не идёт. Мне повезло, что осталась именно Ольга, она всегда проводила праздники, и теперь каждый день придумывала что-нибудь новое.
Позавчера играли в Одиночество (ложишься на тюфяк лицом вниз и замираешь, будто от горя), вчера — в Потерявшегося (встаёшь спиной к стене, зажимаешь лицо ладонями, будто плачешь, и стоишь), а сегодня — в Убежище.
Убежище у нас была такая большая игра, мы в неё играли каждый день. Остальные игры считались поменьше, намного меньше. Конечно, водить пришлось мне, Ольге-то разве Снегурочку изображать, какой из неё Другой. А у меня всё получилось очень похоже, мы даже расхохотались, когда Ольга поднесла мне зеркало и я увидела свое, вернее, Его отражение — накладная борода, усы, шапка-ушанка и чёрный овчинный тулуп — так она меня нарядила. А потом мы пошли к ним — я искала их среди кроваток, бочек с краской и мешков с цементом, а Ольга мешала мне их ловить.
Они были страшно довольны, когда я находила кого-нибудь, и громко визжали, а Ольга бросала в меня подушками и расставляла грабли в чёрных углах. На ужин сварили гороховый суп с тушёнкой. Тушенки было много — тяжелые тусклые банки в смазке. А мешки с гречей, перловкой, горохом и лапшой мы подвесили на жерди под потолком, чтобы до них не добрались крысы. Они выходят в темноте, и ещё кто-то ходит ночью наверху.
По ночам кто-то ходит у дома, иногда двое. Подходят к окнам и стоят, шепчутся. А потом обойдут вокруг, и снова стоят, смотрят внутрь. Это не Он, но это его люди, я знаю. А может, это и не люди вовсе, а другие. Мы стали закладывать окна на ночь досками. А дверь крепкая, с длинным тяжёлым засовом, мы за неё не боимся. Приходят всегда ночью, иногда под утро, чёрные, их в темноте не видно. Если свои — они кричали бы в окна и стучали в дверь. Но свои все ушли, мы можем рассчитывать только на себя. И ждать. И еще бомбят каждый день, днем. Гул моторов высоко в воздухе, страшный, потом рвутся бомбы, дрожит земля. Но самолёты уходят дальше, на город, и мы привыкли. Почти привыкли.
Ночью проснулась от жажды и услышала их. Еды много всякой, кроме хлеба, а вот воды не хватает. На реку ходить — далеко, и вода в ней грязная, в нефтяных разводах, в ней плывут брёвна, деревья и трупы, и подниматься тяжело с вёдрами на высокий берег. Прямо за домом родник, вода течёт из трубы тоненькой струйкой. За пару часов набирается ведро. Мы ходим, меняем вёдра по очереди. Я попила и снова легла, стала их слушать. Слов было не разобрать, но я сразу поняла, что они говорили о нас. А потом кто-то третий шикнул и всё стихло. И я поняла, что всё бесполезно. Подвал, крепкая дверь с засовом, наша игра — всё это бесполезно. Они выбраны. Он придёт за ними и заберёт их с собой, в свою Армию нежити. Ему именно такие и нужны — невинные, не знающие добра и зла. А нас Он, может, даже наградит, за то, что присматривали за ними. Например, оставит в живых. И мы останемся жить в подвале, будем варить кашу с тушёнкой и ходить на родник за водой по очереди. Но уже без них.
Утром меня разбудила Ольга. Все ещё спали.
— Слышишь? — спросила она.
Я прислушалась. Было тихо, но снизу, прямо из-под земли, шла дрожь, земля дрожала.
— Это Он, — сказала Ольга.
Я выбежала наверх и встала на террасе, усыпанной осколками стекла. По степи шла колонна. Впереди танки и за ними бронированные машины. Серые с чёрными полосами, будто вымазанные сажей. Последняя машина остановилась, потом повернула в нашу сторону. Я спустилась вниз, закрыла дверь на засов, подняла лежавшую на земляном полу подушку, села на топчан рядом с Ольгой.
— Он здесь, — сказала я.
Она молчала. Я взяла еще одну подушку, ещё.
— Пойдём, — сказала я, — поможешь.
— Ты уверена? — спросила она.
— Да. Ты ведь знаешь, что Он сделает с ними. Пошли.
Мы подошли к первой кроватке, на которой спала Лиза. Я встала перед ней на колени.
— Ноги держи, — сказала и накрыла ей лицо подушкой, навалилась всем телом и лежала так, пока маленькое тело не затихло.
А Ольга держала ноги. Мы сделали это еще пять раз — я вставала на колени с подушкой, каждый раз с новой подушкой, а Ольга держала ноги.
Потом мы сидели рядом на топчане, а они лежали, с подушками на лицах — тихая Лиза, вежливый Валя, белобрысые крепыши Иван и Ваня, красавица Марина и толстая Маша, которая всегда всё съедала и просила добавки. Солнечный свет пробивался сквозь доски на окнах, косыми полосами ложился на тёмные стены. Мы молчали и не смотрели друг на друга и ни о чём не думали.
И когда Он стал бить в дверь железными кулаками, я даже не повернула головы.
БАМП
Гуччи Вамп
Тянка базовая у тебя была, ШУЕ ППШ!
Один очень известный психолог начал свой семинар по психологии, подняв вверх 500-рублевую купюру. В зале собралось около 200 человек. Психолог спросил, кто хочет получить купюру. Все, как по команде, подняли руки. Прежде чем один из вас получит эту купюру, я кое-что с ней сделаю, — продолжил психолог. Он скомкал купюру и затем спросил, хочет ли кто-нибудь все ещё её получить. И опять все подняли руки. Тогда, — ответил он, — я делаю следующее, и, сняв штаны, присел и высрал кучу вонючего говна, после чего подтерся этой самой купюрой. Затем он поднял купюру, купюра была мятая и грязная. «Ну кому из вас она нужна в таком виде?» Никто не поднял руки.
А хули никто руки не поднимает? — спросил психолог, — эта купюра все еще не потеряла своей ценности, деньги же не пахнут, ёпта!
Вы что, ебанутый?! Она пахнет в прямом смысле слова! Мало того, что ее в таком виде у меня никто не примет, я сам замараюсь, если ее в руки возьму, — воскликнул лысый паренек из зала.
Так, блядь! — рявкнул психолог, — вот когда будешь по 100 косарей на с одного семинара поднимать, тогда и будешь людей учить, понял, пидор?!
Зал взорвался аплодисментами. А лысого паренька потом нагнули и выебали в жопу всем семинаром. А на купюре, кстати говоря, был изображен Альберт Эйнштейн.
А я вот что слышал, в деревушке одной мужичок долго жил, с виду дружелюбный добряк такой, всегда навеселе, руки золотые, так и прозвали Мастером. А потом люди пропадать начали. Ну сначала на случай думали, кто в лесу заблудился, кто в реке утонул. А оказалось, мужик заманивал к себе их, убивал и из костей фигурки вырезал.
А что еще подобного слушал? про темный мрачный коридор к примеру
А у нас в деревне жил дурачек, звали его Коля. Вообще дураками не называли, в деревне таких людей называли "простой". Жил он с каким-то своим родственником, дедом Мишей одноглазым, он за ним приглядывал и к колодцу не разрешал подходить, потому что у этого Коли слюни текли. Потом дед Миша умер, а Колю отвезли в сумашедший дом.
Эта криповатая история произошла в 2000 году, в мою бытность первокурсником. Учился я в Москве, а жил в небольшом посёлке в З0 км от МКАДа, откуда добирался на электричке.
Весна. Пятница. По традиции, мы — студенты — допоздна отмечали этот день недели большим количеством пива с сухариками и задушевными беседами.
Уже поздно. Все разговоры сказаны, все деньги инвестированы в напитки, и мне пора срочно прощаться, чтобы успеть на последнюю электричку до дома.
Едва успев на вокзале взять бутылочку пива на последние деньги, забегаю в закрывающиеся двери. Тронулись. Пассажиров — единицы. И я, узнав у одного из них о маршруте, понимаю, что поезд — дальний, а значит, всего несколько остановок на пути. Конечно, в моём маленьком посёлке мне сойти не удастся. Но вот в городе за 8 км до него — вполне возможно. Я начинаю неспешно прикидывать план действий и перебирать варианты: идти пешком ночью — не подходит, денег на такси нет, автобусы уже не ходят, вокзал в этом городке ночью закрыт, если позвонить — кому и как? У меня с собой лишь зажигалка, разряженный телефон и пакет с большой общей тетрадью. За этими думами я благополучно засыпаю.
Просыпаюсь от того, что мне нереально холодно, вот просто до дрожи. Открываю глаза и вижу: прямо передо мной на сиденье сидит большой чёрный пёс и смотрит на меня стеклянными глазами. В вагоне полная темнота и ни единого человека. Только стук колёс. За окнами — лес. Я, слабо соображая, пытаюсь встать, но пёс начинает рычать на меня и скалить клыки. Я пытаюсь с ним о чём-то говорить и, немного заболтав, бочком пробираюсь к тамбуру. Собака меня не преследует, остаётся сидеть в прежней позе и рычать.
Немного переведя дух, я всё-таки пробираюсь в соседний вагон. Тут светло и тепло. И сидят несколько людей. Ближе всего ко мне сидит пьяный старик, похожий на цыгана, везёт с собой двух дохлых неощипанных кур в корзине. Подсаживаюсь. С трудом узнаю у попутчика, что проехали мы слишком много, следующая остановка вроде скоро должна быть. В этих местах я никогда не был. Иду к схеме пути прикидывать, сколько же я проспал, и что, в конце концов, теперь делать. В полном недоумении сажусь к старику обратно, решая сойти на первой остановке. Старик начинает рассказывать какую-то историю про то, как его дочь Жанна заживо сгорела вместе с их домом, и он пьёт из-за этого. Его диалект, тем более по пьяному делу, я почти не могу разобрать, поэтому, отвернувшись к окну, пытаюсь привести мысли в порядок и дождаться остановки.
Дожидаюсь. По моим прикидкам, около двух часов прошло, как мы проехали мою платформу. То есть — далековато я от дома. Выходим вместе со стариком на этой остановке. Я пытаюсь получить у него информацию, куда тут можно пойти, у кого спросить и т.п. Но я его окончательно перестал понимать и поэтому отпускаю. На перрон вышли ещё три человека, я пытаюсь подойти к ним с теми же вопросами, но двое от меня шарахаются, а третий — лысый мужик — вскользь кидает: «Остерегайся цыган!» — и быстро удаляется.
Платформа пустеет. Электричка ушла. Кругом темнота, если не считать одного тусклого фонаря. Никаких строений нет, только деревья вокруг платформы. Даже касс и лавок здесь нет. Остатки алкоголя из меня выветрились. В то время я был довольно беспечным, но в этой ситуации меня начало немного плющить. Не то чтобы был повод, просто полнейшая неопределённость и мистика происходящего. По прикидкам часа 3 ночи. И жуткий холод.
Постоял, подумал и решил немного обследовать окрестности, ну какие-то дома или магазины рядом должны же быть, хотя бы погреться. Пошёл в сторону, куда все удалились. Походил по тропинкам туда-сюда, пару раз обошёл платформу — нет никакой ясности. Даже звуков каких-то посторонних нет.
Иду обратно на перрон. Смотрю — старик, с которым ехали, лежит на земле со своими курами и улыбается мне, хотя вот минуту назад его тут точно не было. Я удивился, спрашиваю: «Тебе не холодно?». Он, улыбаясь, отчеканивает чисто: «Где. Моя. Собака». Я застыл. Он повторил ещё громче. Я говорю: «Какая собака? Чёрная?» Этот цыган вскакивает с земли: «Что ты сделал с моей собакой?!!» И бросается на меня, пытаясь душить. Не сказать, что силы богатырской он, но и не слабый точно. Начинаю его отпихивать, я обескуражен всем происходящим. Оттолкнул, он свалился к своим курам. И тут совсем непонятно откуда выскакивает цыганка с доской от забора, в которой гвозди торчат. Начинает орать на меня по-своему, вроде как я старика избиваю. У неё один глаз, во втором только белок. Начинаю объяснять ситуацию, потом плюю на это и отправляюсь на платформу.
Встаю под фонарём, жду непонятно чего. Понимаю, что обнаруживаю себя, если сейчас они придут ко мне сюда, мне меньше всего это надо. Но идти, по сути, некуда.
Идут. Даже бегут. Их четверо. Одноглазая цыганка позвала ещё двух цыганок и одного молодого амбала, вроде как сына одной из них. Он подбегает ко мне с ножом. Орёт: «Ты убил Жанну?» Полный сюр. Очнувшись, пытаюсь объяснить, что проспал свою остановку, что старика встретил в поезде и т.д. Ничего не слушают, орут, кидаются друг на друга и на меня. Цыган приставляет нож вплотную мне к горлу. У меня выступают слёзы. Думаю — вот и конец. Сказать ничего не могу. Ступор полный. Не знаю, сколько прошло, но одна из цыганок всё-таки отталкивает его. Мне — пощёчину. Опять начинают ругаться между собой. В это время я ретируюсь. Прыгаю с платформы и бегу, бегу.
Может, километра полтора-два в итоге я прошёл. Хвоста вроде нет, останавливался несколько раз, проверял. Сердце просто бешено колотится. Пошли какие-то ветхие домики. Стучу — не открывают, или нет никого. Вроде и холод уже не чувствуется, но надо что-то делать. Темнота всюду по-прежнему. Может, с десяток домов обошёл. Где-то шептались за дверью, но не открывали, где-то орали, чтобы убирался.
Звоню в один дом. Женщина русская спрашивает, чего надо. В доме младенец орёт, надрывается. Рассказываю историю. Умоляю впустить. Стою, канючу. Предложил ей свой телефон, посмотрела на него через окно. Открывает. Взяла телефон. Пригласила, говорит, дождись рассвета за столом. Вскипятила чайник. На ребёнка — ноль внимания, он кричит, не переставая. Я говорю, может, с ребёнком помощь нужна. Говорит, сиди, не твоё дело. Сижу. Чай пью. Вроде даже согрелся, минут двадцать прошло.
А она ходит то по дому, то во двор, непонятно чем занимается. Присмотрелся — вроде рожать ей точно поздно, может, бабушка. Её нет. Ребёнок затих. Жду ещё десять минут. Её нет. Ну, я встал и пошёл в комнату к ребёнку, ну мало ли чего с ним. Смотрю — нет там никого, импровизированная кроватка есть, а в ней нет ребёнка, но вроде и двери второй нет, а мимо меня она не заходила. Думаю, сколько неведомой херни мне ещё этой ночью предстоит вынести. В итоге пришла, села за стол, чем-то занимается. Спрашиваю: «А ребёнок во дворе?» Она отвечает: «Какой ещё ребёнок?» Думаю, хватит, надо делать ноги, начинаю у неё выяснять, есть ли у кого тут машина или телефон. Говорит, нету.
Сижу дальше, что же делать. В доме чем только не воняет, да и женщина жутковатая, но тепло, относительно светло и безопасней, чем на улице. И тут она спрашивает, мол, что от тебя эти цыгане вообще хотели? Ну, я начал рассказывать, что рехнулись, дознавались про какую-то Жанну. Вдруг, как только услышала это имя, она вся побелела, вскочила и начала орать, чтобы я мигом выметался из её дома. Бросила в меня мой телефон. Я стою в непонятках. Она орёт благим матом. Вены все на лбу повздувались. И тут ребёнок в той же комнате начинает надрываться. Подобрал я свой телефон и вышел оттуда на ватных ногах.